Спектакль
Посвящается Я…

Нина Филиппова, педагог

Бродский

Вот что со мной наделал Бродский: он
Застрял во мне огромными кусками;
Стихи звучат все время: днем, и ночью,
И наяву, и, кажется, во сне.
Я вижу пред собою Капитана,
Подростка в черной куртке с капюшоном
И Бродского, который мне сказал,
Что быть не надо жертвой обстоятельств,
А только их хозяином, а значит,
Не человека посадили в клетку –
Он сам в нее входил и вместо зверя
В ней находился. Это все мы знаем.

Передо мной был человек на сцене, и
«Он говорил, дышал и шевелился»,
И он был женщиной, как я, но только,
Он сильным был, и смелым, и свободным.
А иногда он превращался в чайку,
Крикливую, безмозглую и злую,
И все мы понимали: так и нужно.
Он был и Мальчиком, и Капитаном,
И Женщиной, измученной тоскою,
И даже тем… убитым шахматистом,
Что в одиночестве смотрел на чаек,
Но главное -  он был порою Бродским.

Так в чем же смысл жизни? Неужели
В том, чтобы вот так в одно мгновенье (А оно
Не так прекрасно, как неповторимо)
Вы вдруг всё поняли (!),
И в этот миг
«Из-за кустов выходит мальчик в куртке»
И сдуру начинает в вас палить?
Иль, может, в том, что «замысел упрямый»,
Который вдохновенными словами,
Блестя глазами, под трамвайный грохот
Ваш друг вам описал назад лет тридцать,
Вдруг перед вами явлен был, и вы
Чтоб осознали: человек – не жертва
Слепой судьбы. И выбор перед вами.
                                      27 мая 2018 года

Ануш Варданян, режиссер, сценарист

МИКРО-пьеса или Вокруг «Посвящается Я…»
Театр «Арт-Гнездо» сыграл Бродского.
Чайки режут. Колют лед настороженного зрительского ожидания – что вы нам покажете сейчас? Этот холодок он завсегда, какая бы доброжелательная публика не сидела в зале.

читать далее

«Доказанная правда есть, собственно, не правда, а всего лишь сумма доказательств. Но теперь не говорят “я верю”, а “согласен”»

Ирина Евдокимова немного ответвляется от Дарвина и теперь она всё – чайки, Бродский, Ялта и все остальное участники детективной драмы.
«Описанное здесь случилось в Ялте».
Тут, действительно случилось, убили одного человека, кого-то, кто жил в белом плаще, а значит был хорошей мишенью.
«И кажется порой, что нужно только переплести мотивы, отношенья, среду, проблемы – и произойдет событие; допустим – преступленье. Ан нет»
Нет-нет. Бродский не обещает легкой разгадки, хотя, возможно, каждому, кто не чужд литературных цугцвангов и эндшпилей покажется, что тайны здесь нет. Тайна, меж тем вычерчивает собственные траектории – на взгляд дилетанта, а мы в этом деле все дилетанты, бурит причудливые ходы, напоминающие капилляры в теле человека. Если развернуть эту кровеносную партитуру наподобие карты, то, наверное, можно будет обернуть ею землю. И это только у одного человека. А нас… сколько там миллиардов?
«Он позвонил в тот вечер и сказал, что не придет. А мы с ним сговорились еще во вторник, что в субботу он ко мне заглянет. Да, как раз во вторник. Я позвонил ему и пригласил его зайти, и он сказал: “В субботу”. С какою целью? Просто мы давно хотели сесть и разобрать совместно один дебют Чигорина. И все».
Уставший бояться, а потому по-настоящему трусливый партнер по шахматам утверждает, что убийца не он. Ира Евдокимова обнаруживает, что поперечное сечение умника так же кровоточиво, как и рана на теле идиота. Алексей Злобин – режиссер – за пару метров справа от меня пытается запустить фонограмму. Я отчетливо слышу звук удара по клавише и понимаю, что происходит нормальная театральная накладка – не идет звуковая дорожка. Шлеп-шлеп пальцем по клавише, и снова, и еще раз, и сорок раз, не идет! Актриса же идет по спектаклю дальше, никто (почти никто) не замечает, что она только что перепрыгнула через мину.
Теперь уже актриса играет Актрису – безжалостно, без скидок на творческие возвышенности .
“Последний год я виделась с ним редко, но виделась. Он приходил ко мне два раза в месяц. Иногда и реже. А в октябре не приходил совсем. Обычно он предупреждал звонком заранее. Примерно за неделю. Чтоб не случилось путаницы. Я, вы знаете, работаю в театре. Там вечно неожиданности».
Действительно, неожиданности. Когда дает показания эта вечно пьяная актриса, любовница убиенного в белом плаще, становится и вовсе страшно и это «страшно» разветвляется, как два рукава реки – страшно внутри истории и страшно за артистку, которая продолжает нести на себе спектакль. Она поет без фонограммы и заполняет тишину – морским прибоем, криками чаек, пароходными гудками, звуком перекатывающихся камней и шагов по мелководью.
«Да все, все люди друг на друга непохожи. Но он был непохож на всех других. Да, это в нем меня и привлекало. Когда мы были вместе, все вокруг существовать переставало».
Но и эта спивающаяся мадам утверждает, что не убивала того, кто был ей так дорог в белом плаще. Его, конечно, не убивал и Капитан – любовник Актрисы.
Фонограмма временами напоминает трассирующие пули, выпущенные в спектакль с единственной целью – заставить сценическое действие жить по каким-то иным законам. Наплевать на то, что там придумал Злобин, что играет Ирочка. У гения места в Ахматовском доме какие-то свои резоны.
Пришел черед Капитану давать показания. И его уже жалко по-настоящему. Возможно потому что уже понимаешь – запланированного исхода драмы не будет, сейчас все обернется так, как захочет провиденье. А я слышу как Бродский нашептывает сам себя и что-то по ходу пьесы пытается поправить.
«Дело в том, что с ним я сталкивался изредка на пляже. Нам нравилось одно и то же место — там, знаете, у сетки. И всегда я видел у него на шее пятна… Те самые, ну, знаете… Ну, вот. Однажды я сказал ему — ну, что-то насчет погоды, — и тогда он быстро ко мне нагнулся и, не глядя на меня, сказал: “Мне как-то с вами неохота”, и только через несколько секунд добавил: “разговаривать”.
Высокомерие гения вполне весомый аргумент в пользу огнестрельной раны. Но Капитан утверждает, что не убивал, что сукин сын в белом плаще умирал на его глазах, но смертельная рана была нанесена ему раньше. И тут в хор вливается еще один голос, юный на этот раз – это сын Капитана:
«Нет, я не могу как следует все это… Если можно, прошу вас: не рассказывайте бате! А то убьет… Да, положил на место. А бабка? Нет, она уже уснула. Не выключила даже телевизор, и там мелькали полосы… Я сразу, я сразу положил его на место и лег в кровать! Не говорите бате! Не то убьет! Ведь я же не попал! Я промахнулся! Правда? Правда? Правда?!”
Снова что-то с фонограммой. И снова Ира думает про себя, где в крайне случае поставить акцент. Спеть она сможет, но где повесить коду? И делает. И музыка звучит и немного страшно. Иру, как золотой на зуб, проверили все призраки Фонтанного дома. Одобрили – золотой высокой пробы.
Ну, что ж… Парня посадят. Хоть и жалко его дурня и думаешь, чью вину он взял на себя?
Аплодисменты, чайки, Ялта. Ира изможденная. Злобин выходит на площадку, но не на поклон. Он хочет подбодрить актрису – она отыграла спектакль, как будто по минному полю прошла. Ведь в силу специфики театра Арт-гнездо и таланта самой Иры – «Посвящается Я» не только «завязан на музыке», он, собственно, развивается согласно музыкальным законам.
После такого, конечно, нужно было выдохнуть – одним, выпить – прочим.
Пошли. Присели на Караванной.
Антон – злобинский друг детства:
- Лешка, а ты помнишь, ты у меня форму украл?
- Форму…
- Я в оркестре был, а вам с… понадобилась форма для какого-то спектакля. А у меня была – зеленая. И вы ее украли…
Антон – капитан дальнего плаванья. Он крепкий мужчина с расплющенным носом боксера.
За соседним столиком ресторана своя жизнь.
Голос девушки оттуда:
- Я хочу продвинуться и тогда меня заметят. НАстолько продвинусь, чтобы послали на стажировку в Америку. Я попаду в Америку и не стану начинать с нуля.
Витя – однокурсник Злобина, то есть тоже режиссер:
- Я читал запоем книги, какая романтика. Меня взяли на РЛС…
Злобин: Расшифруй.
Антон (вместо Вити, который чуть заметно грассирует): Радио-локационная станция.
Витя: Да, локационная станция. Я пошел в библиотеку и прочел все, что можно на эту тему. Меня взяли. Там был интересный офицер с вредной речью белогвардейца. Ну, настоящего дворянина.
Мы смеемся. Конечно, это наивреднейший слог для трудового народа.
За столиком позади:
- Это было до того, конечно, и потом доллар сильно вырос, но все таки все еще можно…
Витя:
- …И мы пришли в Западную Сахару. Очень жарко. Невыносимо. Корабль железный перегревается на солнце. НА верхнюю палубу не ступить. Знаете как спасались – шерстяные носки надевали. И бедность страшная кругом. …Наши суда ловили там рыбу. Но не для продавать, а чтобы раздать бедным. Это сейчас говорят «сомалийские пираты». А тогда это были просто рыбаки. А тогда рыбаки…
Антон: Капитан спит и не мешает слаженной работе команды.
Витя: Странные у нас с ними культурные расхождения. Мальчишки, подростки, совершенно голые. Вот судно приходит в порт. Его тут же облепливают эти мальчишки. Мани, мани, плиз! Они просят, чтобы ты бросил монетку в воду и они ныряют за ней. Аттракцион появившийся видимо в 60-х…
Идем курить. Загорелось содержание урны, газета. Второй Лешин одноклассник убегает и возвращается со стаканом воды, Пожар потушен. За столиком рядом:
- …И поставщики, конечно, турки. Все турки.
Мы несемся, а иногда топчемся в одном хороводе. Мы вспоминаем что-то, делимся тем, как увидели спектакль. Мы называем имена – Ахматовой, потому что в Фонтанном доме играли-смотрели, Бродского, потому что его и играли, кого-то еще, кого-то еще… И вдруг потемнело в глазах, стемнело окончательно, света не стало – рубанулось электричество. Я закричала – нам ответили с того света, а мне важно слышать эти голоса. Включили фонарь в чьем-то мобильном. Капитан дальнего плавания накрыл его красной салфеткой. Стало тепло. Невозмутимые официантки принесли чуть позже свечи.
- Лешка, я так счастлив, что вас встретил…
- Это и есть настоящая свобода в творчестве, когда ты не оглядываешься, кому и что понятно…
- Будто доктор Фаустус остался с нами и со всем содержимым перенесся в 69 год…
- В кафе вошли два трубочиста и он сказал: «Девушки, подержитесь за их пуговицы, чтобы были дети…»
- А можно с вами? Я понял, кто вы, я, наконец, все понял…
За столиком позади:
- Ничего себе, думаю, ничего себе…
Витя убежал куда-то и после срока одной выкуренной сигареты зажегся свет. Витя вернулся потирая руки:
- Рубильник просто… Включил…
Запоздалые мои ночные мысли, мысли интроверта, жизнь длится, пока мы творим ее – талантливо, нахально, горько, обманываясь, веселясь или навзрыд мусоля безысходное горе. Жизнь длится беспрерывным полотном пока есть ответное действие – включить фонарик, накрыть салфеткой, вспомнить важное (все важно!), отогнать фантом. Жизнь длится, пока действие одного не потянет реакцию другого, пока усилие одного не вольется в воображение другого, пока никто еще не придумал ничего другого.

закрыть

Александр Тимофеевский, поэт

Преобразовать стихи в театральное представление – дело архисложное. На моей памяти всего лишь одна удача – спектакль Алексея Злобина «Дело №69. Посвящается Я» в театре Камбуровой. И вот случай номер два. Тот же режиссер на том же поэтическом материале создает моноспектакль. Совершенно иная работа. А эмоциональное ощущение по силе воздействия – то же. Меня завораживает и пленяет мастерство Ирины Евдокимовой. Поразительная точность и гармония, с какой она музыку слов Бродского превращает в пластику тела. И не ухватить тот момент, когда одно переплавляется в другое.
Поэтесса Т. Кузовлева как-то удивилась: “Я никогда не думала, что Бродский столь пластичен”.
Да, Бродский пластичен, и, благодаря блистательной работе актрисы, режиссера и балетмейстера, зритель может увидеть, услышать и ощутить в спектакле мускулистое тело поэмы.
Я аплодирую всем троим, им удалось создать театральное действие конгениальное поэме Бродского.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЯЛТЕ, ПОСВЯЩАЕТСЯ ИРИНЕ ЕВДОКИМОВОЙ
(ремейк)

Я вышел по приморскому бульвару
На площадь возле порта, и вдруг – бенц!
Передо мной огромнейшая ёлка.
Поверьте, это выглядело странно:
Ночь. Волны бьют о берег. Чайки, чайки…
На площади нет никого. Безлюдье.
Казалось на всю Ялту я один,
И ёлка новогодняя в флажках…
Я не о том? Простите, но вы сами
Мне говорили, что важны детали.
О нем? Как вам угодно. Нон проблем.
Он был похож на друга моего.
Как был похож? Всецело. Как две капли.
Всем был похож. Уменьем одеваться.
Походкой, выражением лица.
Лишь он один мог процедить: «Мне с вами…»
И только через несколько секунд
Добавить, «неохота говорить».
Ходил он в серой шляпе из велюра,
И опоздал на собственную свадьбу,
Приехавши в машине «Молоко».
Опять я не о том. Как вам угодно.
Могу о ней. О ней скажу одно.
Она прекрасна. Да. Невыразимо.
Где я ее увидел в первый раз?
Да здесь в Москве. На Камбуровской сцене.
Она прекрасна. Что? Какого черта?
Какого черта голову морочу,
Раз я актрису в Ялте не встречал?
Мне было б лучше, если б я заткнулся?
Не из пугливых. Вот вам, не заткнусь.
Она чудесной силою таланта
Перенесла меня в ту ночь обратно
Перенесла на сорок лет назад.
Подозреваймых, вы сказали, трое.
Так я четвертый. Нет, пишите – первый!

Елена Габец, актриса, режиссёр, сценарист

Я искушенный зритель. Меня трудно удивить.
Меня удивили. Меня потрясли. Меня влюбили.
Спектакль удивительный уже потому, что нельзя вычленить работу актрисы, режиссёра, балетмейстера. Это сплав драгоценный. Ирина работает так, как почти не работают теперь в театре: ни одного лишнего жеста, ни одной неверной ноты, ни одной неточности. Так работают в цирке под куполом, когда ошибка – это гибель.
Есть какие-то детали и подробности в этой сценической истории, которые я, возможно, не считываю, но, поверьте, это такое счастье, что СЕГОДНЯ в ТЕАТРЕ есть кто-то умнее, тоньше, разнообразнее тебя, меня, многих. И нет желания понять всё до конца. Есть желание смаковать тайну. Таинство.
Ах, какое спасибо!!! Всем друзьям и знакомым расскажу и всех приглашу в ваш театр!

Татьяна Котович, театровед

К материалу И. Бродского обращаются не очень-то часто – это очень сложная структура. Моноспектакль Ирины Евдокимовой «Посвящается Я» – это пример интеллектуального импрессионизма. Здесь сюжет не на уровне логики, событийной фабулы, а на уровне эмоциональном…»

Дело, конечно, не в Бродском, верней не в этом его раннем стихе “Посвящается Ялте”, где он, надо думать, выполнял чисто формальную задачу: написать сюжетный стих, парафраз “Ворота Расёмон”. Про Акутагаву, Куросаву, Кузьмина и еще несколько его знаковых увлечений 1968-69 года знают все бродсковеды, это не новость. Стихотворение не главное, экзерсис. Но в нем есть драматургия, история, из-за чего оно, вероятно, и стало спектаклем. Драматургия (слабое место Бродского, хотя Стоппарда он перевел замечательно) в спектакле многократно усилена. Что замечательно, потому что и длинноты стиха, и риторичность его, и ложная глубокомысленность (я Бродского очень высоко ставлю, но тут уж – что есть) все это как-то пресуществилось и стало работать. И ведь им удалось вытащить наружу то, что в стихах запрятано очень глубоко. И этот дурацкий капитан, и чайки, и голубой пароходик из темноты – это же все мечты подростка. Фото из семейного архива: рыжий мальчик в капитанской фуражке, “Шумит ночной Марсель” и мореходка… Куда мальчика не берут, так сказать, по природе вещей. Но это уже литература. Им удалось всю “литературу” закрыть.

Юсова Валентина Николаевна, литератор

Режиссер и хореограф – потрясающие!
Ирина Евдокимова уникальная актриса. Вот, бывают так устроенные существа. Оне все могут.
У нее в руках поют незримые бокалы, крутятся телефонные диски, передвигаются шахматные фигуры… Причем, телефон (меня это поразило) старый, тот самый. Это замечательно. Она создает атмосферу, пространство, в котором можно жить. Все трехмерно, есть порт, дорога к дому, есть парадное, есть все. О людях я не говорю даже. Я могу рассказать, как они выглядят. Но и это, мне кажется, не главное. Замечательный театр, замечательные артисты, какие чудные, тонкие, хорошие люди в
“Артгнезде”, спасибо им. Вот только – почему у нас все это всегда в нищете и на лезвии бритвы? Граждане интеллигенты, чтоб вам!.. Соль России, блин! Театр наш сдохнет, если мы, вместо того, чтобы ходить на спектакли и создавать соборы, будем перед телевизором или компом торчать или, того пуще, с разными воплями скакать по всяким горками и болотам! Культуру надо защищать честно заработанным рублем, отданным за входной театральный билет. И местом, занятым в зрительском зале. И аплодисментами, и цветами, отданными не крикуну какому-нибудь, а хорошим артистам. Или музыкантам. Или художникам. Кстати! И “Таганку”, и “Современник”, и “Табакерку” перемололи бы в пыль и вымели бы на помойку, кабы не толпы зрителей у касс. Это, я полагаю, единственный способ защиты нашей задолбанной культуры. А у нас таких театров маленьких, как “Артгнездо” по всей России десятки и даже сотни. И путь к ним залит непробиваемой коркой гламурного желтого сала. И никакое правительство тут, извините, не виновато. Это, граждане, наша вина. Дай Бог Ирине Евдокимовой и всем ее товарищам удачи и долгих лет в искусстве.»

Юлия Семенова, журналист

Что это было? Сон, явь, море, духота, безделье, Ялта, любовь, одиночество, алкоголь, убийство, крики чаек, запуганный подросток, опять одиночество, опять любовь, стихи, балет, музыка, шахматы, вдруг – черный квадрат сцены и маленькая хрупкая женщина на нем… Игра на грани – кажется, еще немного, и порвется нить, и актриса не вернется к людям, останется там, в игре, в мире фантазий… И аплодисменты. И крики «Браво!». И когда на выходе из театра я подстерегла очень умного и тонкого ценителя и знатока, заслуженного работника культуры Молдавии Галину Измайловну Беленькую, и спросила, что же все-таки это было, она вместо обычного своего подробного анализа просто развела руками: «Я не знаю… Но это гениально. Это явление!».

Сона Мелоян, журналист

Зал принимал Ирину Евдокимову не просто тепло — публика долго стоя аплодировала.
И долго не смолкали крики «Браво!» в честь актрисы, мгновенно перевоплощающейся в различные персонажи детективной истории. Легкая летучесть дансантных номеров здесь дополняла изысканную летучесть слова, а блистательные исполнения арий из опер Перселла, Верди, Гуно, Шуберта, Доницетти воскрешали в памяти не оперные постановки, но искусительно-печальную Марлен Дитрих.

БРОДСКИЙ В ТЕАТРЕ С.А.Д