Здравствуй, Гизо!

Будогощь – красивое слово, слышу в нем крепость верного обещания, мощный порыв к будущему. А тогда – захолустье, ссылка, пограничье Ленобласти. Где обнаружены следы первых славян на европейской части России, мы, перваки-картошники, ощущали себя последними. Особенно, когда ввалилась будогощьская сторчавшаяся полупьяная гопота до наших отабитурившихся, еще толком не застуденчивших девок. У ребят колы и цепи, настроение городской девчатинки отведать. И прут напролом, но…
У грустного скромного Гизо в правом кулаке лимонка, в левом чека. И хрен знает, что на душе – то ли разжать кулак и «всем привет», то ли чеку обратно вставить.
Нас всего тринадцать – будущих филологов минус семь династийных, у кого папы-мамы с книжных полок – их самих прикрывать надо; гопников человек двадцать пять, а девок, по палатам дрожащих, больше сотни – и ни ментов тебе, ни телефона – 89 год, начало сентября. Герцовное командование нарочно нас сюда отправило – чтобы потише. Прошлому студент-колхозу здорово накостыляли где-то близ Питера, и теперь почему-то решили, что в Будогощи спокойнее. Но если в совхозе Ленсоветовский было чисто самцовское побоище при гаремных дверях, то в нашем случае добавлялся еще гео-социальный фактор со спортивным азартом – будогощьские питерских сделают, и девок их оприходуют.
Интересно, а где в этот момент отмокало наше руководство? Ведь были же какие-то старшие-ответственные? Кто-то же водил нас посменно в Будогощьскую субботнюю баню: сперва девчата: этапами по двадцать в шесть заходов отмылись, потом только мы – все тринадцать сразу. А наоборот нельзя, мало ли что от парней к девкам перепрыгнет – бывали случаи непорочного зачатия. Баня уже остывшая, и сумерки, и пару в парилке нет. А вдоль забора вся местная аристократия в кепках да ватниках жуют бычки дымящие, по чинарику на троих. Там они и приглядели развлечение на «когда стемнеет малёхо».
Пришли. И стоим мы, мытые и бледные, в лестничном пролете второго этажа, шестеро, один другого краше:
Сашка Самарин, метр восемьдесят, с длинными светлыми, вьющимися после баньки локонами;
Олежка Евдокимов, хохол-кларнетист, беззвучно бормочет молитву;
Борька Фридлендер, с рыжей улыбчивой рожей, которая по местным понятиям первой «кирпича просит»;
Толя Платонов по прозвищу Герцог Анжуйский, прозванный так за французскую бородку и элегантность;
я – в заношенном тельнике, шортах, с флотским ремнем в накрут кулака;
да высокий и грустный, почему-то в плащпалатке, чуть сутуловатый Гизо.
А вниз вся лестница битком – гости из Будогощи.
С Гизо мы сразу все подружились, полюбили его за принципиальность и лапидарность. Он на первом же обеде всем поляну накрыл из домашних припасов: хачапури, сулугуни, джонджоли, чача. У стола копошится в ведре десяток пленных мышей, Гизо их в поле наловил. Стоим мы на грузовичке, нам ящики с картошкой кидают, мы в кузов ее сыпем, вдруг Гизо с грузовика спрыгивает, вдоль борозды бежит, швырк на землю, встает и мышь за хвостик держит. Сажает ее в ведро, и снова на грузовик – картошку ссыпать.
- Гизо, зачем ты мышей наловил?
- Котам скормлю.
- За что, они же жить хотят!
- Ненавижу мыша! Мне мама в Кутаиси кроссовки новые купила, дорогие, две пары – все мыш сожрал.
Смотрю в ведро – маленькие хвостатые пленницы, глазки-бусинки – жалко их.
- Послушай, Гизо, во-первых, это полевые мышки, а твои кроссоовки съели городские.
- Это неважно, они – родственники.
- Ну, как же родственники, если это мышки русские, а в Кутаиси грузинские?
- Все мыши родственники.
- Гизо, но ведь их тоже понять можно, они же не хотели тебя расстроить, они просто есть хотели, человек ведь тоже есть хочет.
Гизо задумался на мгновение, что-то взвешивая, потом сказал:
- Нет – хуже.
- Что, Гизо?
- Человек хуже мыша!
После чачи, хачапури, сулугуни и джонджоли мы торжественно выпустили пленниц на свободу.
Но Гизо все равно их ловил, а потом выпускал:
- Пусть посидят-подумают, и всем своим расскажут.
С первой сессии его отчислили – не сдал языкознание. Долго готовился, все вызубрил, но попался билет, вызвавший дискуссию, а дискутировал Гизо неубедительно.
- Извините, Георгий, но ваша национальность не оправдание, вам известно, кто этот предмет великолепно знал, считал важнейшим и культивировал?
- Знаю, Сталин!
- А он, все же был незаурядной личностью…
Гизо на секундочку задумался:
- Нет… хуже.
И не стал продолжать дискуссию, уехал в Кутаиси.
А потом в Грузии началась война, Гизо пропал, и мы не знали, что с ним. В каждом застолье выпивали за его здоровье. Вспоминали, как он в колхозе из кабинета «Военной славы» пионерлагеря «Будогощь» так вовремя приволок муляж гранаты и надел с манекена «партизан в дозоре» плащпалатку. Он был серьезен и грустен, и красивые его руки не задрожали до тех пор, пока трусливая местная гопота не испарилась за лагерным забором. Следующим утром нас всех вернули в Питер.
Я трижды бывал в Грузии с киногруппой, мы много ездили, со многими встречались, но я нигде не встретил Гизо.
И вот неделю назад звонит Герцог Анжуйский:
- Привет, Леха, как здоровье?
- Привет, Толя, здравствую потихоньку.
- Маладца! А у меня юная жена и первый инфаркт, не знаю, что полезнее. Ты в Москве?
- Нет, в Питере.
- Жаль! Представляешь, я встретил…
- Кого?
- Передаю трубку…
- Аллё, Алексей, здравствуй – это Гизо.
Мы обнялись у памятника Пушкину на Тверской. Пьем кофе:
- Я все-таки закончил филфак, в Кутаиси. Но преподавал всего восемь месяцев. Как учить детей – ни света, ни отопления, они приходят в школу, голодные, дрожат от холода. Я ушел. Чем-то торговал, работал на стройках. Мама уехала в Грецию на заработки, папа в Кутаиси очень скучает без нее. Но почти у всех так, семьи пополам. Зато у нас совсем нет преступников – всех воров депортировали в Турцию, а кто вернется – сразу десять лет дают. Придут к какому-нибудь вору в законе, просто так, без всяких улик: «Ты – вор?» А он же не может сказать «нет» – свои прирежут, говорит: «Ну, вор». И его сразу на десять лет, либо за турецкую границу.
- И что, они все в Турции теперь?
- Нет, что ты! Страшней турецких тюрем нет – все к вам поехали! Я две недели в Москве, женился на москвичке. Она из Грузии, но живет здесь. Ищу работу.
- А что ты хочешь делать, Гизо?
- Я все могу делать, только бы работать.
Идем по Тверской, заходим в храм – там служба праздничная – Сергию Радонежскому.
- А я, Гизо, каждый раз, как шел экзамен сдавать, ставил Сергию свечки – он же за неучей заступник. Приду: «Вот, Сергий, тебе свечка. Представляешь, только два билета выучил, и как мне экзамен сдавать?» Потом в Герцовнике тяну билет – всегда мой, выученный.
- А я на экзамене в Кутаиси почти все билеты знал, один не знал. И он мне попался. Стою бледный, молюсь про себя: «Святой Георгий, помоги!». И началось землетресение.
Обошли квартал, снова стоим у памятника Пушкину.
- А ты очень изменился, Леша, я бы тебя не узнал.
- А я тебя сразу узнал – такой же, только седой. До скорого, Гизо.
- До встречи, Леша.
Он идет, сутуловатый, печальный, а я думаю: «Нет, все же Гизо человек хороший, не хуже мыша».