Именем короля

В старом городе на ратушной площади, где летящий готический собор с флюгером-птицей никак не мог оторваться от земли, привязанный за пятку к лобному месту, холодным весенним утром нищий Филька ходил среди толпы и вопил: «Подайте корону собирать милостыню». Народу на площади кишмя кишело, как всегда, ибо каждое утро в Старом городе непременно кого-нибудь казнили. День начинался чьей-нибудь смертью, всяк прочий благодарил короля, что сегодня не он стоит на лобном месте посреди площади.
Зачем они приходили смотреть на это безобразие, неужто нечем больше заняться?
Да просто всё, один осмелился вчера не прийти, и сегодня его ведут в окружении королевской охраны – у каждого из этих молодцев вырван язык. Почетная королевская свита, любому скорее простится насилие над дочерью Прокурора, чем если сболтнет в кабачке любой пустяк, касающийся его величества. Однажды напившийся телохранитель жестом показал, что его хозяин носит очки. Четырнадцать дней он был прикован к кровати в спальне одного из вельмож, где его лишь поили вином понемногу. Потом отпустили. В тот же вечер он умер от разрыва сердца, насилуя малолетнюю торговку яблоками.
Город стоял на площади и, скучая, ожидал утренней казни.
И вот его привели.
- Именем короля! – выкрикнул Прокурор сокращенную формулу приговора.
Палач поднял тяжеленный топор.
И вдруг приговоренный крикнул:
- Хочу видеть короля, который не знал, что я живу, но желает моей смерти!
Последнее желание приговоренного – закон, ошибочно не вычеркнутый из многотомного «Указа о верховном противлении злу насилием». Указ выпустил триста лет назад узурпатор Салман I, вызволенный из рабства евнух Филиппа XIII, Благочестивого, которого в благодарность отравил на пиру Повелителей. Он же, будучи безграмотным, ошибочно подписал хартию с утверждением кровного престолонаследия, которую по традиции торжественно подписывал при коронации в соборе каждый Филипп.
- Так увижу я короля или нет?
Свита молчала, площадь молчала, прокурор шумно сморкался в носовой платок, будто не слыша приговоренного. Только нищий Филька прохаживался у лобного места, насвистывая мотивчик государственного гимна времен своего благочестивого пращура.
Палач устал держать на весу тяжеленный топор:
- Казнить или не казнить? - взревел он.
- Казнить нельзя помиловать, - чихнул Прокурор, вспомнив прочитанную в детстве сказку о свихнувшихся двенадцати месяцах и новогодних подснежниках.
Палач в сердцах плюнул и швырнул топор, звонко крякнула разрубленная цепь, державшая за пятку собор. Задул ветер, птица на шпиле отчаянно замахала крыльями, горгульи и химеры с треском расправили перепончатые мышиные паруса, заскрипели, отталкиваясь от земли, контрфорсы и собор, где безлюдные коронации незримо совершались уже триста лет, гудя во все органные трубы, выбрасывая из фундамента одну за другой гробницы своих Филиппов, поднялся над городом, заслонив его от солнца ледяной тенью.