Тимур & его коммандос
(дневник измены)

Осень двенадцатого года. Ленфильм, пустые коридоры. От «Психодрома» (фойе перед кафе «У нас не чокаются»), где неслышно шумят прошлые встречи, разговоры между съемок, надежды и страсти – здесь в углу, как хамелеон меняя цвет лица от багрово закатному к бледно рассветному, я когда-то сидел в трагической невозможности принять абсолютно гамлетовское решение – снимать или не снимать. Всерьез заболел Герман, накануне он дал задание снять этюд со сторожем дальнего садоводства Васей Долгополовым. Только что двумя этажами выше продюсер отказал в обеспечении этой съемки – хамски, с криками и оскорблениями, и вот в углу «Психодрома» сижу, захлебнувшись обидой. Слезно-сладостное желание мести: «Погодите, Герман выздоровеет и спросит, почему я не снял, не выполнил его задание, и тогда я скажу почему: "Это они мне не дали, это они нарушили ваше, Алексей Юрьевич, распоряжение" – и уже вижу отрубленные головы на колах и виселицы перед киностудией. Но в глубине души это не радует, не лечит. А вот слова оператора Вакорина – лечат, хоть и больно. Один его вопрос: «Лёха, завтра снимаем?» Эти взрывные противоречивые минуты – суставы судьбы, когда либо «да», либо «нет» – и это все решает: «Да, Андрей, снимаем». Иду дальше, оставляя позади незабвенную фантомную боль, по пустому коридору мимо его, Германа, режиссерской комнаты с сотнями фотографий на стенах, глядевших на него глазами из Средневековья, мимо «группы» в торце коридора – дверь на замке, там давно уже никого. Помню, как уличили ассистентку по актерам, заслуженного работника студии, она с утвержденных артистов брала процент – скандал, бойкот – она собирает со стола бумаги, присаживается, я вижу жалкое обескровленное лицо: «Как вы себя чувствуете?» – «Нормально…» и вызываю «скорую» – успели предотвратить стенокардический криз – ее благодарные глаза. Коридор сворачивает мимо персонального кабинета с табличкой «Алексей Герман» – скоро он станет мемориальным – квадратная лестница, здесь выше и ниже располагается всякая администрация и «Актерский отдел», где в картотеке мои фотографии разных лет, со школы еще, поворот в параллельный коридор – ни одного человека навстречу, ни мелькнувшей спины, ни голосов на лестнице. Заперты просмотровые залы, напротив лесенка вниз, в тонателье №1 – здесь завершился последний этап моей у него работы, сентябрьский обманный заход. Спускаюсь. В тонателье, как призраки самих себя перед стопкадром на немом экране: Светлана Кармалита, Евгений Прицкер и Герман с рукой в гипсе:
- Здравствуйте, Алексей Юрьевич.
- Привет, Лёшка.
Улыбаюсь Кармалите – сколько настоящей вражды и подлинной дружбы – уже семейно, нерасторжимо, Светлана Игоревна обращается к Герману:
- Котик, можно Лёша посидит с нами?
Герман отвлекается от какой-то своей мысли, смотрит на Кармалиту:
- Нет.
И снова – пустой коридор с последней встречей позади. Или я попал в параллельное пространство, где только он/они, а зайди я, скажем, со двора – все было бы иначе: толпы у павильонов, беготня по лестницам, разъезды машин с группами на съемки? Возможно.
Но основное чувство в этом пустом коридоре – все верно, все исчерпано, все правильно – я вовремя смылся.
Мысль, додуманная до конца, как доигранный актерский кусок или дозвучавшая нота – лифт к рифме, модуляция, усиление.
Титр: «За девять лет до…» или «Весна 2003»
Острие арбалетного болта торчит у девочки из переносицы, что делает ее похожей на Пиноккио, под недвижной головой лужица крови. Ее очень долго искали, озадаченные вопросом: «А какая она должна быть, из-за кого Румата изрубит своими волшебными мечами весь Чёрный орден?» Пачками вели героинь-красавиц, субреток и инженю, извелись пробами – все не то. Пока, наконец, Гета Яновская не прислала Герману эту девчонку, похожую на мальчика-подростка – Наташу Мотеву, актрису московского ТЮЗа – и Герман ее сразу утвердил, поняв, что Кира никакая не Джульетта и не мечта романтического героя, а просто испуганная сирота-приживалка, незаметной тенью бродящая в доме Руматы – как всегда снизил пафос, убрал «понятный» мотив поступка героя.
Она лежит так уже три дня, на холодном полу павильона в соломе и грязи. Вокруг топчется съемочная группа, Германа нет, никто никуда не торопится – уже неделю снимают репетиции сцены смерти Киры. А я третий день подряд зачем-то прихожу в этот позапрошлый ад смотреть, как другой режиссер/стажер работает над сценой. Задание заболевшего Германа я выполнил, снял этюд со сторожем Васей и получил карт-бланш, которого уже давно не хотел – пойти режиссером взамен уходящего нынешнего. И вместо радости – тошнота, да и не похоже, что нынешний режиссер скоро свалит снимать свое кино, знаем мы это кино и его расплывчатые сроки.
За три дня, сцепившая ногу галерная цепь еще не прибита к скамье – не подписан договор. Из Москвы звонит Ирина: «Не соглашайся, ты там сдохнешь!», а вчера в кафе ко мне подсел Женя Иванов, директор студии Игоря Масленникова и предложил пойти вторым режиссером на детскую комедию к Игорю Федоровичу: зарплата приличная, работа несложная, сроки внятные – снять за лето, потом – езжай в свою Москву.
Выхожу из павильона, вздымаюсь в кабинет продюсера и узнаю, что от Германа никакие распоряжения на мой счет не поступали, так что – тем же ассистентом на ту же ставку. Возвращаюсь уточнить сие недоразумение, но Герман уже ушел в павильон и, наконец-то, снимает сцену с убитой Кирой.
Наташа Мотева впоследствии предпочтет актерской карьере материнство.
А я тогда предпочел условной вечности – безусловную внятность.
_________________________

Масленников, Игорь Федорович (МИФ – в смысле ФИО и, конечно, тоже – небожитель нашего кинематографа) при первой встрече спросил:
- У кого вы работали?
- У Германа.
- О, суровая школа.
Ровно так же спросит позже Эльдар Рязанов и слово в слово отреагирует.

МИФ дал расклад по артистам. Довольно лобово. Но беседовать с ним приятно, легко и, как я понимаю, предстоит большое поле для своих предложений и самостоятельной работы.

Ездили снимать макет «Панорама Москвы-77», потом на Воробьевы горы, где, трясясь от страха, забрался на большой трамплин и оттуда снимал сегодняшнюю Москву. Проезжаем Мосфильм, там будет производиться монтажно-тонировочный «Тимура».
- Игорь Федорович, а меня вы в Москву возьмете?
- Что значит «возьмете»? Вы просто обязаны здесь быть в этот момент.

Думал – один в купе отосплюсь, но звонит МИФ:
- Леша, я сходил на спектакль – Шварц ужасный драматург, пузырь, а не драматург! А Тараса я снимаю с роли, снимаю! Это антиартист, он не может – спасите меня от него.
И я не сплю полночи. Самому, что ли, сыграть Хохла? [На роль Хохла Тараса пробовался замечательный питерский актер Тарас Бибич. Но в результате эта роль досталась мне, а озвучил ее по-украински актер и режиссер Виктор Тереля - АЗ]

Дальше – больше. Обвал звонков, напоминающий кровавую развязку первой серии «Крестного отца», когда младший Корлеоне захватывает власть: сняли с роли Татосова и назначили Шаркова, вернули Новикова. Полдня телефонной атаки. Вечером забирал костюм Масленникова в Москве для его выступления в Доме кино на открытии Фестиваля и чуть было не забыл его у нас на Фестивальной. Пришлось возвращаться и гнать на вокзал на тачке.
Утром в Питере в гримерке мне выстригли затылок наголо, пробрили бороду и я стал хохлом. Масленников утвердил меня без проб.

Помни: если прет – это не заслуга, а подарок – будь благодарен. И тих.

Надавил на помрежку – вызвала актера, а ни меня, ни фотографа не было. За нее заступился директор – личное. Да ну их, Лёша, помни главное:
1. Радей по требованию – не более. Не твой монастырь, не твой и устав.
2. Так все организуй, чтобы само собой катилось. Поживи без напряжения в этом деле, пусть силы перераспределяются на другое, на свое.

Первый съемочный день. Что-то я небезопасно доволен собой. Неужто на деньги попался? Нравится сливаться с новой ролью большого начальника? Но это пахота капрала, чернорабочего, жуткая ирония, когда к слову режиссер прилеплено спереди ВТОРОЙ – не забывайся.

Мало все спланировать заранее. Нужно научиться жить сегодняшним днем. Удача, везение первого дня обращают восприятие нормы как провала. Что-то вовремя не подвезено, что-то не успели – нормально, но кажется, что крах.
На все смотреть со стороны и помнить о ГЗОТе. Масленников сам завершил смену минута в минуту, хотя группа рвалась еще снимать – забавно. Учусь служить без излишнего рвения, отдавая, кому что положено.

Нравлюсь Масленникову, нет, - какая разница! Не ловить и не ждать комплиментов – дело делать, учиться, пока есть возможность.
Воспитать себя вторым режиссером, определяющим политику и атмосферу группы. И не допустить прошлых своих бед. В Тильзите терять было нечего – все зависело от меня – здесь должно быть также: те, с кем работаешь, только помогают тебе – и все. И будь с ними любезен, и будь им благодарен, и никого не надо воспитывать или наказывать. Тебе работать – с этими, и все. А отвечаешь за все – ты.
Присматриваюсь к группе: кто от чего зависит, кто чего боится, кто что скрывает – их слабости и сильные стороны, и начинаю учитывать это.
Человеческий фактор – главный аргумент, если не единственный. И не допустить энергию ссоры – все должны быть заняты. По исходе картины открою эту страничку – сверим.

Скандал с ассистенткой, ее истерика – как с ней работать? Отвести ей уголок прозябания с ответственностью вне касающихся меня вопросов – пусть договоры составляет и пр.

Группа хорошая и очень молодая. Не слабеть, чуть дрогну, под каждой улыбкой мелькают зубки.

Леша, не зарывайся и не спеши. Разгон в начале, провоцирующий гонку – плохо. Это –либо рано выдохнуться, либо сломаться на первых же незначительных препятствиях. И учиться – лучшая позиция, но при хорошем и уверенном глазе. Не забывай: люди здесь живут не только пахотой – это их жизнь, время их жизни, для каждого это важно. Поэтому ослабь рабочий фанатизм во взоре и интонации. Мы делаем легкое дело. И нам хорошо в этом деле.

И не думай, что спать – это потеря времени. Корми мозги отдыхом.

Художник Миша Суздалов о встрече с Параджановым в Киеве. У того махонькая квартирка в многоэтажном доме, на день рождения множество гостей, на каждом этаже стол, все расселись, а виновник разъезжает на лифте и выпивает поэтажно. Параджанов непрерывно творил. Миша принес вязанку сушеной рыбы, мешок яиц, две поллитры и воблу. Параджанов разбросал это на тряпке, снял со стены картину в золоченой раме, картину изъял и обрамил подарок. А водку слил в большой старинный штоф и бросил туда красный перец. В преломлении грани штофа вмиг стали алыми. Миша еще много рассказывал о дорогом и важном ему. Он дерзал в молодости, а потом? Рассказал о друге-операторе, тот жизнь жег и умер рано – тяжелый вздох.

С Германом поначалу казалось…
Думал провести какие-то сравнения с Масленниковым – не надо. Здесь мне кажется, что я многое могу, что я хороший специалист, я доволен зарплатой и ролью (как судовая роль) – все это само по себе скучно. Работа и работа, главное не начать требовать от всего этого чего-то большего. Я обеспечен и в чем-то защищен, социально прикрыт – грех не воспользоваться этим этапом для подготовки решения настоящих задач.

До приезда Ирины два с половиной часа. Как я буду потом на площадке вкалывать? Может, начать смену, запустить все, да сбежать, сославшись на головную боль?
Леша, ты обалдел? Работай! Подумаешь, бессонная ночь!
Не жалею себя, но все же замечу: уже спотыкаюсь и изредка теряю равновесие.

Не будь дураком, это не твое кино – не твое. Более того, никто не призывает за него надрываться. И пусть громоздится одна халтура на другую, все не продумано, не угадано, не интересно, и что? Ты уже не раз зарекался ходить в чужие проекты, но ты в работе, тебе дается возможность хоть как-то выйти из занудства долгов. Найди свое поле, живи непрерывно своей жизнью, включаясь в текущее лишь по мере надобности.
Что неприятно, что тяжело? Снимали режимный кадр, уходил свет, все суетились и мешали друг другу, ты начал орать. Зачем? Бросился затаскивать детей в грузовик, разруливать машины, усмирять общий нервяк и давить его. А нужно было отойти в сторону, спокойно принять решение, и действовать как руководитель согласно предлагаемым обстоятельствам. Не сняли? Ну и что – снимем в другой раз.
Вспомни вот о чем:
1. В сентябре нужно снять «Ветеранов» по Зорину. Это значит придумать и написать сценарий, найти артистов, пленку, технику. Пусть эта тема по капле собирается внутри, на нее нужно настроиться.
2. Осенью грядет Уильямс, Комиссаржевка уже поди забыла о своем предложении. Нужно освежить этот контакт, подтвердить его и готовить. Активизировать художника, придумать и подобрать музыку, решить с какими артистами это будет делаться. Пусть хоть по строчке в день сочиняется спектакль – готовься.
3. Вася Долгополов – недоведенная работа. Понять, как собрать и улучшить первые две части, поймать и сделать третью.
Тебе мало этих забот? Что ж ты нервишь и рвешься по не своим поводам? Давай, загружайся, не разменивайся по мелочам. Кесарю – кесарево, а сам не плошай.
И еще Ирина. Начни с фото, сделай массу портретов – это подскажет тему.
Так же спят, лежат под спудом ненаписанные сценарии. Опомнись, до ерунды ли тебе?
В текущем проекте главное обеспечить нормальную спокойную работу группы – остальное – не твое.
Вперед.

Бомбили многосценный ночной объект с шести вечера до утра. Очень боялся, что не успеем, но МИФ мудро все распределил – остались лишь незначительные досъемки. Учусь варьировать инициативу – где сам, а где только его слушаю.
А следующую съемку проспали и Масленников, и оператор – потеха!

Снимаем в интерьере богатейшего навороченного особняка. Тишь необычайная, все ходят в тапочках. Съемка идет сама собой. Я где-то в стороне, в каком-то межевом пространстве. Душа ленится и немотствует. У Масленникова так же, после выходного не может вспомнить, что снимаем. Не фактически, какие сцены, а по сути – что к чему, про что кино. Отводит меня в сторонку:
- Лёша, вы атлет?
- В каком смысле, Игорь Федорович?
- Вы атлет, спринтер-марафонец. А я не могу в таком графике – за одну ночь семь сцен.
- Но нам объект дали на одну ночь, Вы же сами его утвердили.
- Надо было запретить.
- Что?
- Запретить мне утверждать этот объект на таких условиях.
Ого, на минуточку представил себе Германа: «Алексей Юрьевич, я запрещаю Вам утверждать этот объект!» и его кроткое: «Конечно, Алексей Евгеньевич, как вам будет угодно…»

В каждом свое окошечко приоткрывается. Меж привычной командировочной болтовней за очередной выпивкой оператор Валера Мюльгаут рассказал о своей еще студенческой работе по «Идиоту» Достоевского – сцена Рогожин-Мышкин над убитой Настасьей Филипповной. И главное, помимо всякого «достоевского» антуража – история двух мужчин, любивших одну женщину. Ее саму мы не видим, потому что любая конкретная погасит воображение, а видим только кончик ноги, носочек, на который села муха. Муху никто не планировал, она села случайно, но муха – гениально! Муха на ножке Настасьи Филипповны – случай сыграл.

Снимаем на задних путях Московского вокзала у тюремного вагона. Решетка, духота – жуть. В дальнем углу двора в тени куста под кучей коробок живет человек. Несколько банок для еды, пара тряпок – весь его скарб. Бродяга. Реквизитор Коля принес ему каши с обеда.

Немного тошнит от ночного недельного бдения. Короткие белые ночи – ни облачка, ни тучки – ничто не продлило ночных часов работы. Дневной сон на пляже – не отдых.
Отчего еще тошнит? Придавил помрежку, вонища пошла. А виноват сам: она услужливо стряпала вызывные листы – моя работа – я, якобы, проверял и подписывал. Привык, что все безошибочно – еще бы, по моему же плану, но… Были изменения, велел внести в график и остальным сообщить. Не внесла и не сообщила. Влипли – нет на площадке нужного костюма. Она что – малявка, льстивая и в меру подлая – всегда отмажется. Но я свое дело сделал плохо, не прав.
А еще выдрючивался перед студентками-стажерками – стал им про Германа рассказывать, про Сокурова, про то, что не очень-то принимаю то, что сейчас снимаем… идиот. И громко так – привычка к публичности. МИФ, сдерживая раздражение, пресек:
- Шли бы вы лучше, Алексей Евгеньевич, во ВГИК преподавать.
Я сразу уши прижал, стал тих и деятелен напоказ.
Это подлость.
Первая зарплата в прибыль. Не ожиреть бы, не оскотиниться.

«Не придавай значения!» Ничто само по себе ничего не значит, не является условием, пока кто-то не придаст значения. Кто – чему, у каждого свой монтаж – это-то и отличает нас друг от друга. И как забавно – то, чему придаешь значение, и является для тебя реальностью. Пока не перевернешься.
«Бывают странные сближения», – смеялся Александр Сергеевич, соотнося шутку неудавшегося адюльтера графа Нулина с событием, взорвавшим римскую историю. «Ах, если бы…» Но, если бы – не бывает.
Можно ограничиться газетным шаблоном: «На автобусной остановке у санатория "Черная речка" г-н N был ужален осой, и чуть не скончался от анафилактического шока. Остерегайтесь ос».
Что это было?
Накануне идем с Ирой по парку, рядом бежит Бэгги бассет, болтаем о ерунде – о предстоящем после съемок ремонте, Ира говорит:
- А мы в Перово красили стены акриловой краской.
Укол ревности – «мы» – ремонт в той квартире она делала не со мной.
- Ира, мы – это я и ты. И мы не красили стены в Перово!
Сорвалось. У Иры по щеке слезинка.
- Алеша, ведь жизнь – подарок. А ты как-то не умеешь любить текущий момент. Ты все время чем-то неудовлетворен…
Ночью в пансионате гудела по номерам съемочная группа – завтра выходной.
Едем к Фоме в «Черную речку», санаторий его сердечный. Лопаем вишню. На обратном пути на остановке меня ужалила оса.
Я ослеп и потерял сознание. Руки Ирины, голос Петра, он привел врачей. Вытащили.
Я облевал всю остановку вишней. Увезли в Сестрорецк, в больницу, где когда-то умер мой друг. Больница ужасная, не сомневаюсь, что они убили его тогда – чудовищная халатность и безразличие. Люди в грязных халатах. Я настоял, чтобы Ира осталась со мной. С пружинных кроватей свалили матрацы на пол. И всю жизнь – как с белого листа – рассказываю ей до утра. Текущий момент – подарок. А съемки эти – ну их! Стою перед больничным зеркалом – весь красный от аллергии, но живой.

Сейчас только понимаю, что было с отцом, когда случился инсульт. Вот я ослеп и понял: «Все кончено». А я орал на него, побуждал к чему-то… идиот. А Голиков, наш мастер курса, никогда не мог орать на нас, потому что у него был инфаркт. Я сейчас тоже не могу орать.

Кино катится себе и катится, пройден экватор, работают на автомате. И уже приходят мысли: а что же дальше?

Кошмарный лай под окнами в пять утра – свора собак загнала под куст несчастного кота и вот-вот разорвет его.
- Фу! – ору, что есть силы, и сбегаю вниз.
У кота отказали задние лапы, еле дышит. Несу домой, моем его с Ириной, вытираем насухо и укладываем в коробку на кухне – пусть отлеживается. Сделали, что могли.
Я и сам так – недавно спасенный.

За деньги работать скучно, но необходимо. Что касается Германа, то мне был интересен он сам, только он, исключая всю душиловку и паранойю, происходившую на площадке. Но хорошо, что я там был, там воспитывался, потому что… МИФ не приехал на съемку – я снимал. Без артистов, перебивочные кадры, но все же. И я могу это, я знаю. Но все же… У Германа такое было бы невозможно.

Масленников – Валере Мюльгауту:
- Я бы, Валера, все свои звания и награды, не думая, отдал бы за ваш возраст.
А Мюльгаут сказал мне тоже самое.
Почему-то грезится ночная дорога в Страконицах в Чехии, просто – фары по шоссе. Хочу туда? На три года назад?

Какая-то мистика или вредительство. Результат проявки материала: неделя съемок – брак. Полторы тысячи метров брака. Попадали в обморок, но собрались, починили камеру, стали снимать дальше. Уплотнили донельзя съемочный план пересъемками. И вот новый результат – опять брак.
Никогда не предполагал, что можно собираться в просмотровом зале на отсмотр брака, в то время, как нормальный материал вообще не отсматривался и даже не печатался. Сидим, выуживаем жемчужные зерна из дерьма общего вала брака. Фантастика.
Масленников в ужасе – как снимать дальше? И снимать ли вообще. Состояние – на грани полного отказа. И затяжные дожди. Целое лето нам было солнце, все успевали, а теперь льет и льет. Что делать? Через час мы встретимся на площадке, что-то решится.
Взял деньги – ролевые. Других теперь может вообще не быть. Да дело уже не в деньгах, найти бы выход. Второй оператор ходит-улыбается – ему хоть бы хрен по деревне, все повторяет: «А я не причем». Наверное, это шок. Или профнепригодность. Ждем решения. Детская комедия называется. Ох.

Игорь Федорович! Почему Вы позволяете себе на меня орать?
1. Я не произвожу впечатления человека, который корректно отреагирует на замечания?
2. Потому что я – свой, а на кого еще сольешь?
3. Потому что я молодой?
Все вместе. Я пытаюсь вырулить процесс, будоражу его, а ему уже ничего не хочется.
И директор теперь звонит мне, чтобы не орать на других. Звонит и матерится: на художника, на оператора, и думает, я его слушаю. Да, впрочем, ему не важно. Какой-то идиотизм. А куда же мне-то все нести? На маму выплескивать? Ирину одаривать? Нет, пусть все проносится мимо, ибо не мое.

Снимали без Масленникова. Два часа играл в режиссера – нравится. Солнце, легкая рука в работе – все в радость.

Надел голубые замшевые туфли и новые джинсы – улучшить рабочее настроение. Быстро отсняли, поглядел на часы – успеваю съездить к сыну, он вернулся с моря, соскучился. Но Масленникову показалось, что мало сняли, посылает снимать кадр с коровами: «Вот вы, Алексей Евгеньевич, и порежиссируйте».
Поехали. Пастухи-таджики, огромное стадо их не слушается. Мы носимся по полю, чтобы загнать коров в нужные кусты. Хорошо бегать в голубых замшевых туфлях и новых джинсах за коровами по говну. Вымотался, охрип, деньги на телефоне кончились, к сыну не съездил.

Торопил съемки, чтобы успеть на вечерний поезд, хоть на денек – к Ире. На верхотуре пожарной каланчи, притянутый страховкой, дрожащими ногами на хлипких лесах, отрабатывал свой последний съемочный день. И работа эта, и роль в кино – все далось для наших встреч. Вечером мчу на вокзал вдоль громадной пробки, а наша полоса свободная – летим беспрепятственно, и ночью уже в Москве – семь месяцев с нашей встречи!

- Передавайте поклон вашей матушке…
На этих словах и расстались с Игорем Федоровичем.
Тарховка, последний день съемок, Масленников куда-то подевался. Остается два незначительных кадра – ночных. А я хотел с мамой посидеть в ее день рождения. Игорь Федорович сидит на берегу озера, любуется закатом.
- Ну, прямо Левитан.
Присаживаюсь рядом.
- Сейчас нужно в деревне жить, ходить за грибами, на рыбалку, а не заниматься всей этой херней. Поезжайте, Алексей Евгеньевич, и поздравьте вашу матушку с днем рождения.
- Спасибо, Игорь Федорович.
От Германа из Чехии я уезжал тоже чуть раньше. Вот и теперь – за два кадра до точки.
Без точки.

Премьера в Москве – неожиданно все срослось. МИФ ухватил какой-то тонкий жанр, история непротивная и абсолютно невероятная. Детская комедия за завтраком…

А я пробую вытравить этот опыт, проснуться, взбудоражиться – уж больно очевидны накатанные рельсы. «Pozor!» – как кричали чехи на съемочной площадке у Германа, – «Pozor!» – внимание! Будьте бдительны.
_________________________

Алексей Герман будет снимать еще четыре года, потом три года монтировать и два – работать со звуком. Незадолго до смерти он в слезах среди ночи позвонит сокурснику-режиссеру Аркадию Кацу: «Аркадий, катастрофа! Звуковое полотно не взаимодействует с визуальным, идет надрывно! нужно заново перепридумывать всю картину!» Сын Алексей с группой сподвижников отца, ничего не перепридумывая, выпустят картину как есть. Ее звуковое полотно надрывно взаимодействует с визуальным – но это уже никого не будет волновать.
Наташа Мотева, Кира из «Трудно быть богом» родит пятерых детей, тепло вспоминая, как Герман был по-отечески трепетен с ней - как грели кипятильником лужу, не смотря на то, что она все равно играла в резиновых сапогах.
А я в первый же год в Москве сорвусь с режиссерского дебюта, уйду работать Вторым и сниму свое кино только через тринадцать лет, в Армении, за двадцать пять смен.

---