Все ушли

ТЫ ДЛЯ МЕНЯ, КАК БЖНИ

Ой, Гарри! Гори огнем, Гарри,
выпей керосина и заешь горящим фитилем!
Собачьим семенем заделан этот ребенок!
Из сценария «Все ушли»

Безлюдная проходная с бессмысленной вахтершей, пустые дворы киноконцерна, длинные тихие коридоры, почти все двери закрыты. На четвертом этаже в самом конце коридора табличка на двери: «Все ушли» - там сидит Гарри Параджанов, племянник великого дяди.
Интересно, это он всех съел?

- Называйте меня просто Гарри.
Накануне я прочел сценарий «Все ушли». Впечатление было двойственное. Не столько «вторично», скорее «традиционно». Такое кино, как раньше, с забавными сценками, с узнаваемой грузинской атмосферой. Только где сейчас найти таких артистов? Все уже другое, все ушло, неужели он сможет это повторить?
Вроде подружились, я стал «Лешечкой», «дорогим» и «солнцем моим». Мне была предложена роль, а заодно и моей жене, Ирине Евдокимовой, чью фотографию Гарри вложил в пачку кастинга. Но что-то настораживало.
- Лешечка, дорогой, солнце мое! Мне позвонил из Франции Карьер, ну, знаешь, великий сценарист, он прочел сценарий, ему Тонино Гуэра послал, ты же знаешь, Тонино без ума от сценария, он каждый день звонит: «Ох, Гарри, привет! Расскажи еще какую-нибудь историю, я недавно оплатил свои три гектара на гонорары с твоих рассказов». Он их публикует в газете, получает бешеные деньги, ты слушаешь меня, солнце мое?
- Слушаю, Гарри, и удивляюсь, как прежде Тонино без тебя обходился, ну, когда писал сценарии для Феллини, Антониони, Тарковского…
- Не в этом дело, он послал Карьеру мой сценарий, Карьер чуть с ума не сошел, хочет со мной встретиться. Завтра ночным рейсом в Париж на денек, в понедельник вернусь.
- Гарри, но это же дорого – в Париж на один день, может, задержишься там, погуляешь?
- Чего я не видел в этом Париже? А лечу бесплатно – на бонусы билет покупаю.
- Что, совсем бесплатно?
- Конечно, бесплатно, полетел бы я к этому Карьеру за свои деньги, щас!
- В добрый час, Гарри, звони, если вдруг у Карьера ко мне какие вопросы будут, так я подъеду к вам.
- Ну, целую тебя, солнце мое, дорогой мой!
На следующий день звонит. По телику передают, что по всей Европе отменены рейсы из-за небывалого снегопада, а в Париже уже третьи сутки люди сидят в аэропорту – ни влететь, ни вылететь.
- Солнце мое, я коротко, из Парижа! Карьер просто визжит, что ничего гениальнее вообще не читал. Повел меня в ресторан дорогущий обедать, сейчас о чем-то с официантом говорит. Секундочку… О, моменто, моменто!
- Это ты с кем, Гарри?
- Зовут в вип зал, узнали, что племянник Параджанова, режиссер из России в их ресторане!
- А ресторан, что – итальянский, или Гуэра тоже там?
- С чего ты взял?.. О, моменто, моменто!!! Зовут уже.
- Ты с ними по-итальянски говоришь, не заметил?
- Лешечка, еще ему очень понравилась Ирина, увидел фотографию – обалдел. Ладно, я бегу… моменто, моменто!
Ночью передают сводки из европейских аэропортов, показывают задержавшихся в комфортном плену снежной стихии пассажиров. Гарри на следующий день докладывает об ошеломительных результатах встречи:
- Снимало телевидение, сразу несколько каналов, Карьер им все уши прожужжал, какой гениальный сценарий, какой молодец я. В Канны нам теперь – зеленая улица.
- И красная дорожка, если, конечно, снимем кино, – уточняю я.
- Ну да.
А художник Юра рассказывает, как успешно осенью слетал на фестиваль по бонусным билетам:
- Очень удобно, платишь только топливные сборы и страховку – получается полцены.
Гарри что-то сосредоточенно листает в айфоне и, видимо, не слышит нашего разговора.

Назначено совещание по обсуждению изменений в сценарии, в 11.00. В половине двенадцатого звонит взволнованный Гарри:
- Слушайте, вы там скоро соберетесь уже, так вот, я задержусь немного. Встретил Георгия Данелию, он очень хочет обсудить мой сценарий. Ну, пока.
К шести вечера мы разошлись. На следующий день тоже не встретились – у Гарри голова болела, видимо, напряженный был разговор с Данелией.

Собрались раскадровывать сценарий; Гарри смотрит, что оператор с раскадровщиком вполне себе хорошо рисуют и, решив не мешать, уходит:
- Я в Госкино, ребята!
Продюсеру Кате сказал, что весь день работал, и сценарий почти раскадрован. Вечером секретарь повезла ему готовые раскадровки, ждала в машине у подъезда, но встретиться не смогли, потому что по одной версии «спину прострелило» и встать не мог, по другой все телефоны разом отключились, по третьей – не было дома, задержался – дела.
Ну, выберете подходящее, сами же все понимаете.

Георгий Хачатуров, а теперь Параджанов, небезызвестный племянник великого дяди приступил к работе над фильмом о своем детстве. Главный герой – мальчик Гарри.
Еще на отборе режиссер напугал троих кандидатов на главную роль. Кульминация истории, когда обуреваемый подростковой тягой мальчик приходит к полусумасшедшей старой деве и обнимает ее со всей непростительной нежностью, от чего у девы случается припадок.
Перед Георгием ребенок, они знакомы минут пять, не более. Георгий снимает свитер, остается в футболке, закатывает глаза и шепчет отроку:
- Представь, что я старая дева, намного старше тебя, и ты в меня влюблен – покажи, как ты будешь меня обнимать!
Хорошо, родители мальчика в этот момент находились за дверью.
И вот идут первые пробы в павильоне Мосфильма с Арамом – девятилетним москвичом. Пробуется сложная, тонкая, трепетная сцена, когда мальчик Гарри расспрашивает голубятника Цису о розовой бабочке – верной примете рокового исхода.
- Дедушка Циса, а расскажи мне про розовых бабочек… – просит мальчик.
Внезапно в павильон заходит малоприятный мужчина и громогласно прерывает нашу работу:
- Где здесь тристадесятая, я ищу Федю Бондарчука?!
- Извините, – отвечает директор Галя Нахимовская, проживающая в Москве на Нахимовском проспекте, – здесь нет никакой тристадесятой – это павильон.
- Ну и что, – не унимается товарищ, – я ищу Федю Бондарчука!
- Слушайте, выйдите, здесь идет работа! – корректно шиплю я.
- Работа? Подумаешь, соберутся и снимают говно всякое! Говно снимаете, говно!
Он двинул к выходу.
Режиссер-постановщик, племянник знаменитого дяди, аж взмок, и как заорет:
- Пидараст! – с отчетливо выстрелившим «т» в конце.
Галя Нахимовская тут же упала в обморок, а я, корректно, заметил:
- Гарри, здесь дети.
- Ну пидараст, а, какой пидараст! – не унимался Георгий, потом посмотрел на мальчика Арам, – верно я говорю, а?
- Угу, – кивнул Арам.
- Так, дорогой мой, солнце мое, продолжаем!
- Дедушка Циса, дедушка Циса, а расскажи мне про розовых бабочек… – трепетно зашептал мальчик.
- Молодец! – похвалил Арама Георгий и потрепал по щеке. – Не то что там – у Феди Бондарчука.

Ехали в маршрутке, разговорились о театре «Музыки и поэзии», где Ирина моя проработала десять лет.
- Видел я там один спектакль: ходят в белом, на заднем плане какой-то корабль – ужасная тягомотина. Вышел с премьеры, увидел Камбурову, хозяйку театра, и только плечами пожал – что тут скажешь!
Я напрягся:
- А что, спектакль был в стихах?
- Да, точно, в стихах – Бродский. Поставил какой-то молодой сопляк, ничего ни в чем не смыслящий – ну, ни уму, ни сердцу!
Я не стал сообщать Гарри, что режиссером спектакля был я. Что Ирина, игравшая в нем главную роль, до сих пор считает нашего Бродского замечательным. И не только она.
Но Гарри показалось иначе.
Гарри проводит отбор актеров. На роль утешителя разбушевавшейся на сексуальной почве умалишенной девицы Лелико нужен косматый мужик. Нашли артиста, пригласили знакомиться, Гарри предупредили:
- Это хороший артист, с большими амбициями, пожалуйста, не скажи, что берешь его за волосатое тулово.
- Ты что, меня за идиота считаешь?
- Пока нет.
Пришел артист, Гарри долго рассказывал про сценарий, завышал значимость его персонажа в сюжете:
- Понимаете, мы не будем снимать, как вы ее, ну… утешаете, кругом будет летать пух, перья из разорванной подушки, все будет очень красиво и поэтично…
- Перья хорошо – это образ, – воодушевился артист.
- Ну, вот видишь, – Гарри от радости соскочил на «ты», – Что ж, по рукам?
- По рукам. Если бы не эти перья, я бы ни за что не согласился.
- А если бы не твое волосатое тело, я бы тебя и не позвал, – восторженно резюмировал Гарри.
Про свою короткометражку «Валерик» из антологии «Я люблю тебя, Москва» Гарри, не смущаясь, говорит:
- Это шедевр, шедевр!

Во дворе тбилисского отеля «Престиж» собрались мальчишки. Я предложил привести всех кучей, чтоб поиграть с ними и выяснить, кто на какую роль годится.
Метрдотель Дато накачал велосипедным насосом мяч:
- Вот, пожалуйста, играйте, только розы там в углу – осторожнее.
С Гарри договорились: я играю, он смотрит, потом вместе принимаем решение.
Встали в круг:
- Значит так, ребята, давайте познакомимся, я – Лёша: кому бросаю мяч, тот называет свое имя, бросает мяч другому. Задача – запомнить, как кого зовут, поехали!
- Гиви!
- Реваз!
- Гамлет!
- Авто!
- Зураб!
- Котэ!
- Эмиль!
Гарри подскочил ко мне:
- Зачем эти имена, дорогой, что я пойму, узнав, как кого зовут?!
- Ну, подожди, это же разминка.
- Не надо, давай сразу – чтоб я понял.
- Хорошо. Ребята, а теперь играем так: мы все – хищники в джунглях. Кто бросает мяч, говорит, какой он зверь и рычит, кричит, воет, трубит – одним словом – изображает этого зверя. Главное – не повторяться.
Мальчишки засмеялись, пошла игра. На крыльцо высыпали их родители – всем интересно:
- Я Лев – ррррр!
- Я слон – тру-ту-ту!
- Я змея – чшщссс!
- Я медведь!
- Я рысь!
Играют и смеются.
- Нет, все не то! Мне нужно, чтобы вы были злыми! – встревает Гарри! – Не надо никаких зверей, просто бросайте мяч и кричите:
- Я тебя ненавижу, ненавижу, урод! Обзывайтесь!
Но у ребят к недоумению Гарри не очень-то получалось, они хихикали, или молча бросали мяч – не клеилось. А Гарри злился, выхватывал мяч и показывал, как надо кричать:
- Урод, засранец, ненавижу!
Родители на крыльце оторопели, я отошел в сторону.
- А теперь отнимайте друг у друга мяч – толкайтесь, деритесь! Ну, поехали!
По двору заметалась куча-мала, сломали куст роз, вытоптали траву, толкались и кричали. В этом месиве крутился Гарри, он отнял мяч у Реваза, черная шапочка сползла на лицо, колено выпачкалось в земле, на куртке порвался карман.
Гарри был счастлив.

Моральный ущерб

- Этого не будет никогда! Слышите – никогда! Я не стану снимать актерские пробы в номерах на грязных простынях, я вам не рублевая почасовая шалава! Завтра весь Тбилиси будет кричать, что Параджанов снимает пробы в номерах, в Тбилиси, и в Москве узнают, мне Тонино Гуэра сказал по телефону, ему Карьер звонил, восхищался моим сценарием «Это шедевр, шедевр!» – это не я, это они говорят! А вы…, – визжит Гарри, и жадно пьет «Боржом» из горлышка, и глаза его, вопреки бессильной ярости, мутны.
Иногда я думаю, что он – Крошка Цахес, убивший Карлсона – щас взлетит в своем невеселом бешенстве… И еще – что детские болезни в нашем возрасте особенно опасны.
За минуту до этого всплеска он в проникновенном умилении поведал:
- Сам Рафаил Карелин, писатель, затворник, которому Патриарх Кирилл по три раза на дню звонит советоваться, пригласил меня на встречу.
- Неужели выпить чачи? – грустно спросил я.
Воцарилась неблагоговейная тишина – мы все страшно устали от этой фанаберии: министры культуры, патриархи, великие актеры и режиссеры, все и вся – бесконечный арсенал пышного бахвальства. И вот теперь он визжит, как недорезанный и плюется «Боржомом».
А все из-за того, что, будучи невероятно ленивым, он два дня назад потребовал, чтобы пробы артистов к его фильму снимались прямо в гостинице «Престиж», где разместилась съемочная группа:
- Вот здесь, в ресторане, зачем ездить на студию, тратить время?
Обслуга гостиницы не возражала. Но случился большой заезд армяно-азербайджанской группы для проведения семинара по Карабаху – дело серьезное. Они заняли все номера, лишив нас гримерки и костюмерной, и должны были кормиться три раза в день. А завтра пробы, и артистов уже не отменишь, и на студию переехать не успеть.
Вот тогда-то директор Галя и предположила опрометчиво:
- Может в номере пробы провести?
И Гарри завопил.
- Успокойся, надо что-то решать, – пытаюсь урезонить я.
- Заткнись, мне заранее трижды насрать на все, что ты скажешь!
Перспектива столь бурной реакции его перистальтики на мои предложения меня не напугала.
- Браво, Гарри, а мы еще и съемок не начинали – что же будет дальше?
Он сразу сник, мой бедный Карлсон, игрушечный Нерон, и, о чудо, попросил прощения. Почему-то только у меня, хотя Галю не меньше воодушевили его слова, тем более, что минувшая ночь у нее была из ряда вон, и страшно хотелось спать.
Сам Гарри, нервный племянник великого дяди, жил в номере у рецепции и не слышал жуткого шурум-бурума в дворовом флигеле отеля.
В два часа ночи я проснулся от телефонного звонка:
- Леша, спасай, ко мне в комнату кто-то ломится!
Я слышу несущийся с первого этажа жуткий грохот, чьи-то крики, мощные удары в дверь, звон стекла.
- Держись, бегу, – шепчу Гале и, напялив штаны, выскакиваю из номера.
Добежав до лестницы, вижу: на нижней площадке черноусый тип, разломав коридорный торшер, со всей дури пинает ногой в окно – стекло вдребезги! Спуститься не решаюсь, бегу на рецепцию, чтоб звали полицию. Но там пусто, в конуре консьержей – тоже. А со двора несется шум погрома. Надо же, я и телефона полиции не знаю, полиция-то грузинская!
Преодолевая бесстрашие, бегу назад погибать вместе с Галей. Из выбитого окна тянет холодом, коридор пуст, если не считать осколков на полу, разломанной мебели, сорванных со стен драных картин.
Скребусь в дверь Гали:
- Галочка, Галочка, ты жива?
А вдруг там уже серый волк, переодевшийся Галочкой?
Скрипит дверь, на пороге трясущаяся Нахимовская:
- Что это было? – стучит зубами и обваливается на стену.
- Кажется, уже ничего, по крайней мере, тихо, всех убили видимо. Запрись и прими теплый душ, а потом выпей коньяку.
Снова мчу на рецепцию. Здоровенные консьержи волокут под руки в дымину пьяного парня, лица их злы и полны крайней решимости.
- Вот, поймали! – рычат они – Не волнуйтесь, идите спать!
- А я и не волнуюсь, но надо поймать второго.
- Какого еще второго?
- Окно выбил не этот, я видел черноусого, а этот – кто такой, кстати?
- Бразильский футболист, нажрался и…
Он обмяк и сник в их руках, упал в кресло и заплакал, консьержи бегут ловить напарника.
Приехал управляющий Дато, был свиреп, обещал наказать виновных, а жертвам – видимо, мне и Гале, – возместить моральный ущерб.
Утром за завтраком Галя мечтательно шепчет:
- Если бы я только знала, что ко мне ломится бразильский футболист, молоденький…
Потом приезжало их начальство, что-то долго обсуждали с хозяевами гостиницы, обошлось без полиции – на паренька-бразильца было жалко смотреть.
Когда я шел говорить с Гарри по поводу срывающихся проб…
- Алло, Гарри, надо поговорить, у нас проблемы – пробы негде проводить.
- Я уже спать ложусь, что завтра нельзя, я не понимаю?! Я устал!
- Гарри, ты слышишь – пробы срываются? Давай на пять минут в фойе встретимся.
- Ну ладно, давай, давай, замучили…
И вот иду по коридору, а кто-то заходит в большой номер-люкс за торцевой дверью. Я успел увидеть, что номер огромен: высокие потолки, диваны, большой стол – как раз то, что нужно для проб!
Гаррри отбушевал как раз, когда к нам подсел Дато.
- Дато, – говорю, – вы хотели возместить нам моральный ущерб, а теперь по вашей милости срываются наши пробы. Завтра весь Тбилиси, Москва, Нью-Йорк и Сан-Франциско будут смотреть на вас с укором!
Он печально кивает, видимо, не находя встречных утешительных предложений.
- Скажите, а когда освободится 203-й номер?
- Большой люкс? Завтра утром.
- А мы могли бы вежливо попросить жильцов разрешить нам взглянуть?
- Не вопрос, пойдемте.
Стучим в дверь, прикинув на изготовку самые извиняющиеся лица.
Номер действительно огромный, двухэтажный: внизу холл с мягкой мебелью и столом – игровое пространство, а наверху – спальня, идеально для грима и костюма.
Оба постояльца сидят на роскошном кожаном диване. Первый из них…
- Знакомься, Галя, – этот слева ломился вчера в твой номер. Дато, а тот, что справа, как раз и высадил окно, вот этот – черноусый. Забавно, да? Это им за пережитое волнение такой комфорт, в извинение, что до Гали не достучались?
Постояльцы люкса хмуро улыбаются.
- Рано утром они уедут в аэропорт, можете проводить здесь ваши пробы.
Гарри сияет – видимо, его моральный ущерб полностью удовлетворен.
Галя облегченно вздыхает – можно и спать лечь.
А мне повезло, что вопреки обещаниям, нервный племянник трижды не насрал на мое предложение. И я рад – лишь бы делу на пользу.

За ужином в кабаке, заказав шесть раз подряд «Тбилисо», Гарри, рыдая, говорит добрые слова: директору, оператору, художнику, администратору и мне:
- А Злобин для меня, как бжни! Есть такой армянский источник – очень дорогой и никому не нужный… То есть я хотел сказать, что дураки-армяне его не ценят, такой дорогой и прекрасный бжни! Так вот, ты, мой дорогой, солнце мое, ты для меня – бжни!
И я впредь готов всякий раз представляться:
- Здравствуйте, я Лёша Злобин, второй режиссер – очень дорогой и никому не нужный.

В Москве от продюсера Кати узнаю, что Гарри писал на меня жалобы. Пусть ему будет комфортно, я уйду.
Катя наотрез не хочет со мной прощаться: «Я поговорю с ним, строго, не сомневайся!»
- Ну, что решили?
- Ты работаешь до конца месяца, сдаешь КПП и – расчет.
- Понял.
Но еще нужно провести пару проб и сделать этот КПП – календарно-постановочный план картины. А его делать – непременно у режиссера многое уточнять, звоню Гарри:
- Солнце мое, золотой мой, здравствуй!
- Гарри, ты когда думал, что я буду играть в твоем фильме, довольно широко развил мою роль. Теперь, видимо, ее можно обратно сузить, так ведь?
- Ох, это очень неприятная ситуация, ты такой талантливый…
- А что тебе сказала Катя?
- Что ты уходишь с картины на другой проект, что у тебя свои планы.
- И ты решил ни о чем меня не спрашивать? И, получается, я бросаю картину из-за других «своих» проектов?
- Нам надо поговорить, солнце мое, надо спокойно и серьезно обо всем поговорить! Давай завтра после проб пойдем в кафе, попьем чайку, побеседуем…
- Давай, а то как нелюди, ей-богу… До завтра.
Назавтра после проб мы остались в кабинете вдвоем. Я попросил всех где-нибудь погулять, налил чаю, сел напротив:
- Поговорим?
- Да-да, мой дорогой, секундочку…
Гарри взял маленькую видеокамеру, на которую снимали пробы, и смотрит дубль за дублем. Прошло пять минут. И еще пять. И еще. Чай выпит, съедено последнее печенье.
- Гарри, я пойду?
Он поднимает глаза от камеры и застенчиво улыбается:
- Да мой дорогой, пока-пока. До свидания, солнце мое!
В опустевшем вечернем коридоре Мосфильма захлопнулась дверь с табличкой «Все ушли».
Вернутся ли?