- Алексей Евгеньевич, здесь стрекозы с руку размером, летают огромные лягушки… - Неужели, Николай Николаевич? - Да, а главное – столько белок! (телефонный разговор)
Погранец ставит штамп в паспорте, выхожу на пристань – «Принцесса Мария» дымит трубой, по трапу поднимается толпа охочих до ночного драйва пассажиров. Круиз в одну ночь из Питера в Финку предлагает дютифришные цены на все, а главное – казино, запрещенное на обоих берегах, юркнувшее в легальную лазейку между двух границ, но я здесь не за этим. Уже сорок два дня на этом пароме томится кубинец Руис, еще весной отправившийся в одноночное плаванье, чтобы поставить миграционный штампик в паспорте. На корабль его впустили, а обратно никак – стояла какая-то запретная галка у погранцов за прошлое нарушение миграционного режима. Тогда осенью паром вышел из Питера, разыгрался шторм и, не пройдя границу, судно вернулось в порт. Кубинец не понял, что выезд не был зачтен, и весной оказался пленником «Принцессы Марии». Уже двадцать один рейс Руис уныло бродит по пьяному кораблю, всякий раз тщетно надеясь сойти на берег. Я узнал о нем в питерском кафе от Маши.
- Лёша, спаси его!
- Как?
- Ну, ты же можешь сунуться на радио, сделать телевизионный сюжет – нужна огласка!
«И что ей до этого кубинца?» - подумал я.
- Мария, а он женат?
- Руис? Да, жену зовут Надя, но брак фиктивный…
- Руис-Круиз между Марией и Надеждой…
- Что?
- Ничего, уже снимаю о нем фильм.
Лето на пике, утром я сошел в шортах с поезда Вильнюс – Санкт Петербург, чтобы вечером уехать в Москву, похоже не уеду. Но с кем я сниму фильм, нужен оператор, оборудование – где сыскать в разгар съемочного сезона, когда все как подорванные снимают сериалы, зарабатывают в киноэкспедициях? Тем более, что без гонорара за возможность сомнительной прогулки на пароме туда-обратно без схода на берег – задачка.
Ночь звонков – никого, только одна подружка-продюсер, выслушав анекдот о пленном кубинце, пообещала:
- Найдешь, с кем снимать, оплачу вам билеты на паром.
Под утро звонок:
- Мне рассказали, как кубинец застрял на Балтике – правда?
- Ну да, а вы кто?
- Коля Соколов. Ну это ж умереть со смеху, хорошая история, я готов!
Так мы познакомились с Николай Николаевичем, недавним киновыпускником, и в тот же вечер вышли в море. Легкий, юморной, он носился с камерой по кораблю, снимал отдаляющийся порт, надпись «ЛЕНИНГРАД» на выходе в залив – почему-то не сменилось название? – снимал печальные монологи пленного Руиса, материал тут же на пароме был смонтирован и отослан на три телеканала и на радио, через день кубинец сошел на берег, а через месяц смонтировался фильм «Круиз среднего возраста»…
- Алексей Евгеньевич, а как вы относитесь к античной поэзии?
Мы, ленинградские мальчики, читали друг другу Тибулла, Вергилия и Горация, всех девок вокруг называли сабинянками – это уже в киноэкспедиции на фильме «Три мушкетера», куда я был приглашен режиссером «секонд-юнит», второй съемочной группы, а Колю позвал в ассистенты:
- Николай Николаевич, - представил я коллегу, - теперь условие: у нас только на «вы», никакого мата – общество взаимного восхищения. Главный режиссер, дебютант-он-же-продюсер орал на всех в бессильных припадках имитации профессиональных навыков, а в нашу маленькую группу стояла очередь из гримеров, костюмеров, реквизиторов – все хотели «на вы» и с уважением, тем более, что стараниями Николай Николаича мы снимали довольно быстро и всегда раньше основной группы направлялись в ближайший чешский бар из ворот какого-нибудь замка, где продолжала томиться основная группа. Оператор у нас литовец, Вилюс Мачульскис, неторопливый и очень талантливый. Поначалу главный оператор с гордостью заявлял: «Это я его нашел!», потом начал хмуриться – наш материал был в разы лучше. У нас даже стали ревниво отбирать камеру на основные съемки, однажды захрипела рация:
- Николай Николаевич, передайте Алексею Евгеньевичу, что камера «секонд юнит» срочно нужна на основной площадке, - это сам главный-режиссер-дебютант-он-же-продюсер требует.
Николай Николаевич нервно смотрит, как Вилюс неспешно поправляет композицию на выразительную сосенку у дороги, по которой должна пронестись карета, а за ней отряд конных гвардейцев, все уже готово к съемке…
- Сергей Викторович, это обойдется вам в десять тысяч долларов, либо вы подождете полчаса.
Из рации Николая Николаевича начинает идти легкий дымок:
- Что? Вы там совсем охренели! Кто здесь хозяин?!! Я сказал – камеру на основную площадку – живо!
- Двадцать коней, двадцать всадников, карета, кучер, четверо артистов… если сейчас не снимем, притащить все это повторно – десять тысяч долларов.
- Черт с вами, снимайте, золотая рота штопанных гандонов!
- Что, простите?
- Снимайте, Николай Николаевич, снимайте…
Так наша малая группа получила почетное звание «золотой роты».
А потом Дебютант-он-же-продюсер с главным оператором решили сами снять секонд-юнитскую сцену. А наши сцены – трюковые: драки, погони и прочий трэш, где вместе с актерами, а то и вместо, работают каскадеры. То есть, требуется некоторый опыт и даже профессионализм. Они забрали у нас тринадцать коней, две кареты, четыре пистолета, мушкет, и умотали за перелесок. А мы на трех бочках у ворот замка снимали сторожа, измученного голодом и сном одновременно – он должен был засыпая жрать курицу – актерская такая, непростая задача. Вдали затрещали выстрелы и через полминуты мы увидели мчащихся из перелеска коней, которые смылись от основной группы, за ними бежали каскадеры и пара артистов.
- Закрыть ворота замка, – скомандовал Николай Николаевич.
Коней переловили и отвели в стойло. Сам Дебютант-он-же-продюсер велел нам после обеда снять заваруху со всадниками, потом посмотрел плейбэк эпизода со сторожем и глубоко вздохнул: в кадре сонно-голодный сторож грызёт куриную ногу, а мимо проносятся испуганные кони – впечатляюще получилось. Николай Николаевич сказал сочувственно:
- Вы не расстраивайтесь, Сергей Викторович, нужна будет помощь – обращайтесь! Как-никак оба режиссерских диплома этой картины в "секонд-юните".
Однажды на втором месяце съемок в замке на вершине горы Николай Николаевич чуть не упал в обморок. Осень, холодный ветер, толпится во дворе массовка из чешских девушек-пейзанок. Николай Николаевич должен отобрать первоплановые лица.
- Так, барышни, встаньте, пожалуйста, в ряд и снимите утепления – я должен увидеть ваши костюмы!
Барышни-пейзанки выстроились в ряд, Николай Николаевич шел от одной к другой, и каждая распахивалась ему навстречу, являя изящно декольтированный костюм эпохи нежных французских чувств. Колю стало слегка пошатывать от обилия доверчивых, еще никем не похищенных сабинянок. В голову тридцатилетнего парня стучали Тибулл, Вергилий, Катулл и Гораций с Овидием – за два месяца мужской экспедиционной голодовки он их перечитал. И вдруг взор ассистента совсем помутился: пятнадцатилетняя школьница сняла с плеч большой шерстяной платок и обнажила перед Николай Николаичем такие формы… холодный ветер слегка качнул его, а от нее поплыло в сторону Коли ласковое теплое облачко. Очки Николай Николаича тут же стали непрозрачны, он потерял ориентацию в пространстве и зашатался. Пейзанка улыбнулась и снова накинула шерстяной платок, а глубоко смущенный поклонник античной поэзии объявил пятнадцатиминутный перерыв до начала съемки.
Улетали мы из Праги, где Николая Николаевича поразило обилие вьетнамцев:
- Не Европа, а какой-то Ханой, – удивлялся Коля.
В России предстояло доснять осаду Ла-Рошели. Под Петергофом была выстроена крепость, с раннего утра репетировали беготню войск и славную пирушку мушкетеров под свист пуль. Мне позвонил сын:
- Папа, можно к тебе приехать на съемки?
- Конечно! Буду очень рад.
Через полчаса вдоль редутов мне навстречу бежал я-сам на двадцать лет моложе.
- Привет, пап!
- Привет, сын! Николай Николаевич, начинайте осаду, в смысле съемку, я сейчас присоединюсь.
- Секундочку, Алексей Евгеньевич, – у Коли зазвонил телефон.
Под грохот пушек, – пиротехники проверяли заряды, – Николай Николаевич слушал и бледнел.
- Что случилось, Коля – все живы?
- Надеюсь. Отец вышиб дверь в загсе и ушел со свадьбы в запой.
- Что?
Грохнула пушка, с крепости затрещали мушкеты.
- Мой брат решил жениться, а невеста потребовала, чтобы он сменил имя.
- Зачем?
- По каким-то гороскопам вычислила, как должны звать жениха и поставила условие. Ваня согласился и стал, прости господи, Гвидоном!
- Неплохо.
- А отцу ничего не сказали. И вот на свадьбе в загсе тетка объявляет брачующихся, папаша в недоумении: «Кто такой, какой еще Гвидон? Мой сын – Ваня!» А ему отвечают: «Никакой не Ваня – Гвидон!» Отец взбесился, швырнул о стену мобильник, вышиб ногой дверь и ушел в запой.
Грохнула пушка, потом еще одна, и мой сын сообщил:
- Папа, кстати я тоже решил сменить фамилию.
- Зачем?
- Видишь ли, я сдаю на водительские права, а права – на десять лет, так что, если я сейчас не поменяю фамилию, то потом десять лет не смогу поменять.
- А зачем ты хочешь поменять фамилию?
- Видишь ли, я собираюсь сдать на права…
- Понятно.
Грохнула пушка.
- Сынок, когда я забирал тебя из роддома, тоже грохнула пушка – на Петропавловке, это был полдень четырнадцатого июля, день взятия Бастилии. Так что сейчас, при осаде крепости Ла-Рошель твое сообщение носит весьма символичный характер.
Николай Николаевич нервно хохотнул и побежал проводить съемку.
Уже семь лет, кажется, прошло.
И мне срочно понадобилась его помощь – надо смонтировать небольшой фильм.
- Алле, Николай Николаевич, доброе утро!
- Добрый вечер, Алексей Евгеньевич – я в Ханое!
- Где?
- Во Вьетнаме, жену отправили сюда преподавать вьетнамцам английский.
- И как тебе Ханой?
- Другая планета! Огромная река, центр города – сельскохозяйственные угодья, природа потрясающая: банановые рощи, огромные стрекозы, лягушки летали вчера…
- Как, почему?
- А был небольшой торнадо, все летало – ларьки, велосипеды, пальмы, лягушки. И знаешь, здесь столько белок!
- Каких еще белок?
- Со всего мира – тысячи, прохода не дают. Они живут, правда, в другой части города, там у них свой ареал обитания.
Я представил себе белок, со всего мира прибежавших в Ханой, разных – летучих, бегучих, плавучих – кругом белки!
Медицина здесь говно. Заболел, врачи не могут помочь. Поехал на байке в русский ресторан, взял борща, стакан водки с перцем – все прошло.
- Скучаешь?
- Нет. Поначалу было туго, как будто живешь в подводном мире, а жабры еще не выросли… Но вот выросли, и стало интересно. Здесь сплошной коммунизм до сих пор – красные звезды, Хошемины. Вьетнамцы потрясающе гостеприимны, но сколько же здесь белок – уму непостижимо!
- Коль, ты что там рехнулся на белках?
- Каких еще белках?
- Ну, говоришь – сколько белок!
Коля хохочет, и через смех пытается выговорить:
- Да не белок, а белых, бе-лы-х, европецев, со всего мира понаехали.
- Как вьетнамцев в Праге?
- Больше. Ищут тут другой жизни, а здесь она действительно другая. Знаешь, забавно, так в Чехии или где еще в Европе мы сразу вычисляли соотечественников...
- И хотелось прикинуться местным.
- Да, так здесь эти белые, торчат как...
- А на родине "своих" уже все реже встречаешь... редеет облаков летучая гряда...да. Значит, ты в ближайшее время занят?
- На два года как минимум.
Ханой, Вьетнам, Николай Николаевич в запотевших очках прогуливается в банановой роще среди белок, мимо пролетают лягушки и ларьки, он идет съесть борща под водку, переходит огромную широкую реку…
- А помните, дорогой друг, чешскую малолетнюю сабинянку?
- Такое забудешь, конечно помню! Как там у Тибулла: «Ты мне навстречу, Делия, кинься, длинных волос не прибрав, так и беги босиком…»
...Это потом подхватил Мандельштам, в «Тристии»: «Смотри, навстречу, словно пух лебяжий, уже босая Делия летит…» И первая строка, парафраз из Овидия, уходящего в изгнание: «Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных…»
Отдают швартовы, отшатывается от причала «Принцесса Мария», Николай Николаевич наводит камеру на берег, долгий проход по каналу и вот уже на выходе в море последнее слово, забывшее поменяться «ЛЕНИНГРАД» – город нашей юности.
А круиз среднего возраста продолжается.
