Вылита...Я

Мой Папа – зеленобуроглазый брюнет с великолепным тюркским носом-ноздри-вразлет.
Моя Мама – голубоглазая блондинка-нос-картошкой.
Если я сижу между Мамой и Папой, со стороны Папы я – ну просто вылитая Папа, а с маминой стороны – ну, вылитая Мать.
- Пошли, Гусынька?
- Пошли.
Если к папе – в ансамбль ПВО.
Если к маме – в Старый Цирк.

Сегодня – к Папе

Садимся на 66-й автобус и едем в Никулино.
По иронии судьбы через тридцать лет вместо сломанной хрущевской квартиры нам дали новую именно здесь – на улице Никулинской. Это теперь «элитный район Москвы», очень дорогой, шизофренически-хаотично застроенный пестрыми высотками-легомуравейниками.
А тогда…
Тогда это была окраина. За крашеными заборами, утопая в зелени деревьев и аромате цветов, стояли деревянные домики. И среди них каменный особняк с колоннами – Клуб.
И длинные казармы за оградой – воинская часть.
Ансамбль ПВО – военный ансамбль. Он пахнет потом, кирзовыми сапогами и влажным войлоком шинелей.
- Толя, привет! – встречают нас папины друзья: вот дядя Боря Дудин-бас, вот дядя Володя Серов и дядя Боря Подгорный – танцовщики, и много-много других дядь и теть. Хор, оркестр и балет.
Мы идем на папину репетицию – он проводит «класс», разминку танцоров у балетного станка и на «середине», потом все «чистят номера». И Папа тоже – он еще танцует, хотя уже и балетмейстер, и репетитор, то есть он – учитель своих друзей. Папа танцует и вместе со всеми, и один – он солист.
Я очень люблю, когда Папа танцует!
Я сижу и смотрю…
Мой папа такой! Он – самый-самый! Раскосый глаз, ноздри вразлет!
Все в ПВО говорят, что я очень похожа на Папу.
Все знают, что я буду танцовщицей. И я знаю.
Конечно, танцовщицей, а кем же еще – я папина дочь!
Завтра в садике ритмика – я танцую в паре с женихом Димкой Бардыкиным.
Бабуля, как всегда, меня разбудит, сделает на завтрак чай и вкусный бутерброд с маслом, посыпанным сахарным песком, и проводит до детского садика.
- Бардыкин – татарин, и сестра его Розка тоже, – говорит Бабушка.
- А что такое «татарин»?
- Фамилия на «ин» заканчивается. Значит татарин.
- Баб, Димка – Бардык-ин, а его сестра Роза – Бардыки-на! Заканчивается на «на»! Как же тогда она его сестра?
Вот папин друг Вася-Сяме точно татарин – мне Папа сказал! Хотя дядя Вася-Сяме заканчивается вообще не понятно на что и работает он Индейцем – танцует в шапке с перьями и с раскрашенным лицом, очень страшный! Но Димка же не такой!
В общем, я не знаю, хорошо это – татарин – или плохо, но Димка – мой жених.
Есть еще один жених – Вовка Амельков. Но он еще жених Лили Шейкиной.
А Димка – только мой.
Димка с Вовкой дрались на карандашах.
Димка победил.

К Маме

Завтракаю бутербродом с колбасой и чашкой молока.
Я никогда не могу сама допить молоко – каждый раз Бабушка зовет Корову, говорит, что она обиделась:
- Вот видишь!
Корова показывает светящиеся рога у меня в чашке. И, конечно, я допиваю все до капельки. Хотя знаю, что это не настоящая Корова, а только блик от лампы. Но Бабушка-то не знает!
Потом я схожу в садик, а потом пойду работать с Мамой.
До выхода надо еще поиграть, порисовать, послушать пластинку, поставить себе танец, пообедать бабулиным обедом: щи и картошка с луком.
И вот тогда уже – к Маме в Цирк.
Мамина работа дальше, чем папина.
Цирк там же, где Детский Мир – на «Дзержинской»! Мы с Мамой едем на метро, очень далеко – это после стеклянных «Ленинских гор», «Парка культуры», «Библиотеки Ленина» и даже после «Проспекта Маркса»! Мы успеваем поиграть в слова, в города и в рифму. И всегда едем у двери вагона, стоя – я уже большая, чтобы сидеть, говорит Мама. Да, но хорошо, что я не очень уж большая – а то бы мне мешала смотреть в окно надпись «Не прислоняться».
Потом едем на трамвае до Старого Цирка.
Входим «со служебки» – мы же артистки…
Добрейшие клоуны дядя Юра Никулин и дядя Миша Шуйдин. Злющий, но почему-то тоже клоун, Карандаш с грустной собачкой Кляксой. Все время репетирующие, носящие и подкидывающие друг друга и своих детей в каждом закутке коридора акробаты. Мой самый любимый жонглер – дядя Сережа Игнатов, лица которого я не помню, ведь он всегда смотрел вверх, мои подружки-тети-танцовщицы в блестках и перьях и с большими-пребольшими ресницами, многочисленные и очень самостоятельные цирковые дети, бессменный шпрехшталмейстер – дядя…(забыла!); тетеньки-гардеробщицы – все бывшие танцовщицы, акробатки, канатоходки и помощницы фокусников. У меня свое постоянное место в служебной ложе, рядом с дядями-осветителями, напротив оркестра.
Запах опилок! Самый прекрасный цирковой запах! Он начинался в фойе, сгущался за кулисами первого этажа и бил в нос в конюшне, куда, конечно, водили всех цирковых детей смотреть лошадей, пони и осликов.
Перед представлением я прибегала за мороженым в зрительское фойе. Мороженое! Такое было только в Старом Цирке и – только в детстве: вкуснейшее мороженое-пломбир в хрустящем вафельном стаканчике с секретиком на дне – там были спрятаны «драгоценные камушки-цукаты»!
Мы входим с Мамой в длинную гримерку для «девочек». Я всех знаю по именам, кто где сидит, где чье платье висит, и где чьи туфли, когда кому что подать, кому застегнуть…
Кругом зеркала и лампы. У каждой девочки свои коробочки для грима, в них бесконечные баночки, тюбики и карандаши для губ-глаз-бровей. А у Мамы есть даже настоящая заячья лапка для пудры. На счастье…
«Дзержинская» теперь «Лубянка».
Трамвайная линия снята, рельсы разобрали, все замостили плиткой, евро-отремонтированый цирк соседствует с метро «Цветной бульвар». Это уже не «Старый цирк», а «Цирк на Цветном». Перед входом завлекает зрителей бронзовый истукан – застывший дядя Юра Никулин, почему-то у Кадиллака, куда подсаживаются, делают бесконечные селфи – «чиииииз!» – они улыбаются, и дядя Юра тоже. Грустно сверкают отполированный толпами нос и бронзовый клоунский башмак.
Я не хожу в цирк. Мой Цирк исчез. Исчез навсегда.
Я не могу смотреть дрессированных зверей, мне грустно до слез. И…
Запах. Его нет. Как давно уже нет мороженого с цукатами, и прекрасных дяди Юры и дяди Миши, и несчастного, а оттого злого, Карандаша, и нет тети Люси на слоне…

Пахнет мандаринами и ёлкой
...детский праздник, а когда-то мой
А.Вертинский

В предновогодних концертах я обязательно пою эту песенку Вертинского, пахучую, детскую, мою.
Зима – за окном все белым-бело и режет глаза от искрящегося на солнце снега.
Синички, папины подружки, резвятся на ветках – качаются на кусочках сала, которые Папа развесил за окном, они то и дело стучат в стекло клювами – благодарят за лакомство. Еще прилетают снегири-красавцы, мы их тоже угощаем. А хозяева двора – голуби, воробьи и вороны, конечно, на постоянном пайке.
Дома из кухни течет аромат бабулиных пирогов и маминого фирменного печенья вперемешку с курицей «на соли», и с Королем Новогоднего Стола – месье Салатом Оливье, а в комнате...
Ёлка.
Душистая-пушистая, под потолок.
Каждый год мы с Мамой украшаем Ёлку: этот шарик из Германии, этот из Польши… И каждый год Мама берет какой-нибудь и говорит:
- А, помнишь, Ирочка, Тот Чешский Шар – огромный-огромный! Какой он был волшебный – тончайший, с кружевным рисунком! Как я его бережно везла из Праги! Но! Мы его открыли, а он разбит. Помнишь? Как это случилось, ума не приложу...
Мама моя!
От чего я так часто просыпалась ночью в слезах!
Это мой стыд и позор!
Мама моя!
Конечно, я хотела посмотреть, что там, в этой коробочке под Ёлкой, которую ты мне строго-насторого запретила открывать. Ты, на минутку вышла из комнаты. Я подползла к ёлке, приоткрыла крышку и... быстро ткнула пальцем во что-то, что хрустнуло и разрушилось. В секунду.
Я помню твое «АХ» в тот Новый Год!
За час до полуночи все вкусности с кухни на бабулиных руках переправлялись в красивых салатницах и тарелках в комнату с Ёлкой и устраивались на большом круглом столе. По телику показывали фильмы: сначала для детей «Про Красную Шапочку», потом для интеллигентов фильм-балет с Марисом Лиепой «Орех Кракатук», потом для всех-всех «Ирония судьбы или с легким паром»; потом выщелкивал вставной челюстью новогодние поздравления и со смачным чмоком целовал всех-всех-всех буйнобровый, разряженный как ёлка орденами и медалями, мой любимый Бегемотик Леонид Ильич, потом – Куранты под звон бокалов и «Голубой огонек».
А завтра...
Как только наступит завтра, я буду каждый день ходить к Папе на Ёлку в Лужники. Каждый день – каждый день ТРИ РАЗА В ДЕНЬ! – его друг Дед Мороз, который, ожидая выхода, курит в коридоре с внучкой Снегурочкой, будет дарить мне подарок и подмигивать. Каждый день на ледовой арене будет всем на потеху выступать мой любимый дядя Зефир: у него разъезжаются ноги в шпагат, он смешно падает, кувыркается и не может встать, и актеры-партнеры пинают его по льду, и все зрители смеются, думают, что он – ха-ха-ха! – ничего не умеет, а я знаю, я одна знаю, что он – всемирно-известный чемпион по фигурному катанию! Каждый день я буду гладить и кормить моих друзей лошадок-артисток, таких красивых и добрых! Каждый день после Ёлки в Лужниках, уже вечером, мы с Мамой будем ходить на балет и оперу в Детский Музыкальный Театр. Каждый день будет новый Год! Потом...
Интересно, а куда он девается, Новый Год, когда заканчивается Новый Год? И почему он такой короткий? А если он такой короткий, то почему он Год? И почему так быстро опустела миска, большая миска с мандаринами, которая стояла под ёлочкой?

- Ой, девочки, у кого такие вкусные духи?
- У меня!
Мои духи пахнут Мандаринами и Ёлкой.
Детством.