Эпилог

Объявление на столбе: «Пропал человек. Анатолий Яковлевич Янсон 1932 года рожде…» Батюшки, Анатолий Яковлевич! Потерялся наш сосед Анатолий Яковлевич!

- Здравствуйте! – машем ему рукой, - Здравствуйте, Анатолий Яковлевич! Как поживаете?
- Здравия желаю! – то ли старик выгуливает собаку, то ли собака старика. Походят они, походят, и присядут – человек на скамеечку, собака рядом. И подружка-соседка их тут как тут – бабушка Земляничка, всегда в красной шапке. Сидят втроем, молчат о своем…
- Здравия желаю! – машет в ответ Анатолий Яковлевич и гладит собаку. – А это – Тихон Михалыч. А вы откуда меня знаете? – всякий раз интересуется он.
- Мы уж год как ваши соседи.
- Ну, родителям привет.
- Обязательно, доброго дня…
- А кто это? – слышим за спиной голос Землянички…
В тот день, как обычно, наш Анатолий Яковлевич вышел на прогулку, но на этот раз без друга – рыжего глухого кокер-спаниеля Тихона Михалыча. Посидел Анатолий Яковлевич на скамеечке возле подъезда, встал и пошел на родину в Малый Ярославец…
- Нашли, нашли в больнице. – Рассказал его сын. – Там таких бегунов много. Один вышел на дорогу в Зеленограде, тормознул КАМАЗ и уже доехал до Москвы… Теперь без Тихона Михалыча его гулять не пустим, он бы его тогда остановил…
- Как же Вы, Анатолий Яковлевич, нас напугали, ушли…
- Я домой, в Малый Ярославец, у меня там мама, жена, красивая, я ее хоронил, плакал, упал лицом в шиповник, глаз уколол, я в войну там, там у меня дом…

А куда ушел Папа – в Волгоград к Бабе Марусе и деду Елисею? Где их трое: Доля – старший любимый сын и двойняшки – брат Валя и сестра Женя. Она тоже уехала в Москву, и – тоже танцевала, а потом стала костюмером в Хоре Пятницкого. Ее давно нет, осталась молодой красавицей, разбитной хохотушкой.
Дядя Валя в Волгограде работал, работал, женился и родил трех дочек. Дед Елисей овдовел, жил один, жил и жил, а Валина семья ждала квартиру. Потом Папа поехал в Волгоград, хоронить отца. С похорон Долюшка-Доля пошел домой, туда, где родился и рос, куда приезжал со мной навещать своих. Открыла дверь дочь-валентиновна, которая наконец-то обрела жилплощадь, из комнат несся праздничный шум, хохот и звон бокалов – молодежь гуляла. У Папы с Валей был какой-то тяжелый разговор.
Вернувшись с похорон, он навсегда замолчал о своем брате…

«Ирина, здравствуйте. Моя мама – Ваша двоюродная сестра из Волгограда. Нас у нее трое. Она передает Вам привет. Я замужем, работаю в психиатрической больнице. Т.к. семья большая, то бабушкину квартиру разменяли.
Валентин Николаевич? Он не болел, он сильно пил. Завод выделил ему однушку в соседнем доме. Я пыталась ему помогать, просила прописать кого-нибудь из сестер, но он на контакт не шел. Его спаивали соседи, чтобы отписал жилплощадь, потом какой-то мент ходил за тем же самым. А потом нас позвали – мы с милицией вскрыли дверь. Валентин Николаевич лежал в прихожей, даже ботинки не успел снять. И квартира так никому и не досталась.
А я повторила за бабушкой Машей двойню. Из-за морозов дети не ходят в школу, я сейчас в отпуске, и они выносят мне мозг…»

…Лето, балкон открыт, сидит Баба Маруся на кровати с пуховой периной, просторное платье в цветочек, ноги босые – жарко, сидит и поет, выводит высоко-высоко, про Степь широкую, про Волгу вольную и про тонкую Рябину, которая так хочет, но не может к Дубу перебраться...

***
В одной знакомой улице я помню старый дом…
Как удивительно… Больше ничего не помню.
Ничего больше не было…
Бунин
Я хочу домой.
И не надо говорить, что это депрессия, или де-менция, или де-градация.
Мы все хотим домой.
Не было страшных папиных запоев, не было маминых слез, не было наших криков, не было слабости и старости, не было толстой холеной руки зав.отделением больницы в огромном сверкающем браслете, берущей деньги, не было огромного литрового шприца-убийцы с бульоном для катетеровых больных, не было, не было, не было…
Была коричневая керамическая урна – сестра-близнец моей вазы для цветов. Их делал, видимо, один и тот же завод. Отличие только в наличие крышки.
Интересно, задумывался ли папа, до какой степени талантлив? Вряд ли. Ему не было до этого дела. Он танцевал.
Нет нашего дома – он разрушен и задавлен громадным каменным элитным муровейником.
Нет нашего доброго парка – он обнесен высоким забором с острыми пиками-наконечниками, вход только с одной стороны – сквозь железные ворота с сигнализацией.
Пробки, толчея. На земле, под землей.
Нескончаемый людской поток.
Очередь в рай.