Вождей узнавали в лицо

Е.П. Злобин

1951 год. В театре засекреченного города, что значился только в тайных картах политбюро, а так же всех разведуправлений вражеских стран, в сотый раз игрался сплошь идеологизированный и потому чудовищно скучный спектакль. Сами понимаете, на сотом представлении в закрытом городе народу было, прямо скажем, не густо. Зрители с трудом заполнили первые три ряда партера, ложи и ярусы пустовали.
Артисты играли, давя скуку всевозможными дурачествами, перевиранием текста и так называемыми «подставами», когда всякий делает все возможное, чтобы партнер «раскололся» и завалил роль – этим достигалась хоть какая-то минимальная острота пребывания на сцене.
Спектакль подходил к самому веселому моменту – «Утро в рабочей времянке», когда пробудившаяся девушка, пока ребята-рабочие спят, восторженно рассказывает сон о встрече в чистом поле с самим Иосифом Виссарионычем. В этом, как вы понимаете, выражалась особая искренность и интимное счастье каждой советской девушки: она посреди нивы стоит, а он, любезный, идет ей навстречу.
Эта сцена всегда была завальная, ибо пока еще дрожащая от восторга героиня, в полный рост под обжигающим лучом прожектора, исповедуется, остальные пятеро, скрытые тьмой, измываются над ней как хотят. Спросите любого актера – нет ничего веселее, чем спать на сцене, да еще в темноте и компанией. И вот сотый спектакль приближается к этой сцене.
Тем временем к театру подъехал «воронок», и трое в черных плащах и шляпах зашли в кабинет администратора, пышной еврейской дамы преклонных лет с перстнями и кольцами на всех пальцах пухлых рук. Когда вошли трое, руки задрожали и шмыгнули под массивные формы их обладательницы. Состоялся короткий, но содержательный разговор:
- Есть в театре свободная ложа?
- Ну, конечно, товарищи, для вас всегда…
- Номер?
- Четвертая, пятая, любая, а что случилось? Я выпишу вам контрамарку.
- Сидите и никуда не выходите.
Говорить это было ни к чему, так как двое тут же вышли, а третий остался стеречь до смерти перепуганную даму. Это были, наверное, самые мучительные минуты в ее жизни. Она знала о милых актерских шалостях в центральной сцене спектакля, которая вот-вот должна была начаться. И если что, то дальше этого городка все равно не сошлют, а, стало быть… и сердце ее совсем замерло, когда мимо ее окошка в сопровождении двух уже знакомых посетителей проследовал… Боже мой, это конец! Предупредить актеров нет никакой возможности. Оставалось ждать и молиться, представляя, что сейчас произойдет в зрительном зале.
А там уже начали вовсю глумиться: свирепый храп рабочих пареньков, нежные пощипывания прелестей героини, скабрезный хохоток, хрюканье. Актриса, еле сдерживаясь и проклиная все на свете, с высоким чувством давит текст:
- Представьте, товарищи мои, какой счастливый сон: я стою в поле, хлеб еще не убран, а навстречу мне идет!...
И тут в ложе распахивается дверь, и она видит, – к ужасу только она, так как остальные внизу впотьмах заняты бесстыдством, – она сразу узнала вошедшего в четвертую ложу, и от волнения, от внезапно сдавившего горло страха, ляпнула:
- Товарищ Берия!
И тут же, оправдывая роль, на грани обморока:
- А навстречу мне по несжатому полю идет товарищ Берия!
Вряд ли когда-то она исполняла это место более искренне.
Смешки стихли, партнеры успели заметить в контражуре дверного проема нежданного гостя, дверь захлопнулась, и на высочайшем накале, в звенящей тишине, поднявшись все как один в луч прожектора, трепетно и самозабвенно они выслушали этот бредовый монолог. После чего, перевирая драматургию, каждый с тихим достоинством прошептал:
- Как же тебе повезло, Клава, как же повезло – мне бы такое приснилось!..
Обошлось.
Лишь в черном «воронке» подвезли до ближайшей клиники разбитую сердечным приступом счастливую администраторшу.