Хьюго Балль

ОШИБКА «ДА-ДА» ИЛИ ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ЛЬВА МЫШКИНА –
ФАНТАЗИЙНЫЙ ОЧЕРК О ХЬЮГО БАЛЛЕ, ЦЮРИХСКОМ БОГОСЛОВЕ НА ПОЛЯХ РОМАНА «ИДИОТ».

Без религии невозможна и буффонада
Хьюго Балль

Сама жизнь Хьюго и Эмми станет когда-нибудь легендой
Герман Гессе

Чёрные карлики — остывшие и вследствие этого не излучающие или слабоизлучающие белые карлики.
Википедия

I

Хьюго Балль или Хуго Балл? Разночтение вызвано ослышкой русских издателей «Византийского Христианства» – в духе традиционной путаницы в русской транскрипции немецких имен.
Теперь по их милости достойному имени Хьюго Балль эхом вторит другое, будто претендуя на автономное существование. Сама же персона породила столько недоумения в минувшем ХХ веке, что уже на исходе второго десятка нового столетия никак не наступит век ХXI. Ахматова точно заметила, что двадцатый век наступил не календарно, а событийно – с первой мировой войной.
Хьюго Балль слыл в узких кругах сочинителем пьесок, игравшихся в Цюрихском «Кабаре Вольтер», и был никому неизвестным при жизни искателем истины. В Цюрихе зародилось якобы социально-культурно-идеологическое, а на деле совершенно асоциальное внекультурное внеидеологическое явление ДАДАИЗМ (от французского «чепуха» и немецкого «тут»). Одним из основателей сего «изма» был Хьюго Балль.
Манифест провозгласил, что, дадаизм и не искусство вовсе, а скорее религия. Председатель Земного Шара Велимир Хлебников милостиво признал дадаистов своими законными детьми.
Скрипнув в ржавом замке загадки волшебным ключиком догадки, намекну: эти близнецы ДА-ДА – не родственники, а двойники, и важно их не путать. Однажды спутав, Европа взорвалась цепным безумием мировых войн. И пока мы не узнаем всей правды о Хьюго Балле, ХХ век не закончится, эти два икса римской двадцатки не решат, кому же быть первым, как два «ДА-ДА», о которых речь впереди, итак.

II
Биография – вольный пересказ статьи Ю.Архипова*

Хьюго Балль (1886–1927) учился в университетах Мюнхена и Гейдельберга (с нашими Степуном, Яковенко и Гессеном). При кафедре философии писал работу о Ницше. Сочинял стихи и пьесы. Сохранилась историческая драма о Нероне, из первых опытов абсурдистско-экспрессионистской драматургии трагикомедия «Нос Микельанджело».
Университетское образование закончил в 1910 году.

1910 год – это смерть Комиссаржевской, Врубеля и Толстого <...> Кризис символизма, какой-то уже другой человек, вовсе без человечности, какой-то "первозданный" Адам. Уже ощутим запах гари, железа и крови. <...> Осенью в Киеве убит Столыпин. Явственно слышится уже голос Возмездия.
Александр Блок, предисловие к «Возмездию»

1914 год. Хьюго Балль – упоенный экспериментатор и признанный вождь мюнхенского, а потом цюрихского авангарда. Буффонадный смех «Дада» - «смеющееся отчаяние» - нервная реакция на катастрофу войны.
После долгих скитаний по Швейцарии с актрисой и певицей Эмми Хеннингс, в составе кочующего варьете «Фламинго», для которого сочинял куплеты и скетчи, в 1915-м году Балль перебирается в Цюрих. Там создаёт множество дадаистских галерей и собственное «Кабаре Вольтер», где ставит спектакли по своим пьесам, и сам же их оформляет, как художник.

Кто мог догадаться, что этот тощий юноша, нервно бренчащий по вечерам на пианино в дымных кафе, на самом деле своими текстами, изваянными потом в ночи, готовит настоящую революцию духа в искусстве…
Герман Гессе

На исходе первой мировой войны Балль внезапно покидает своё дадаистское войско, ринувшись в гущу исторической и публицистической политологии под флагом Томаса Мюнцера, Франца фон Баадера и Михаила Бакунина. Он считает необходимым взорвать косность академизма, выраженную в: «Разбожествлении мира, осуществленном критической философией, расщеплении атома и перетасовывании народов в теперешней Европе».
Балль много занимался Бакуниным, изучал русский, был начитан в русской литературе, во время первой мировой писал о «русской политике» поразительно точные пророчества: «Русская армия, пребывающая ныне на поле брани, может в один день превратиться из армии солдат в армию террористов… Свержение царизма может стать идеалом новой религии порабощенных. И тогда вспыхнет пожар пострашнее нынешней войны».
В «Кабаре Вольтер» на углу Шпигельгассе частенько заглядывал перекусить Владимир Ильич Ленин, готовивший в то время мировую революцию вовсе не в области духа.
В 1919 году выходит книга Балля «Критика немецкой ментальности». Она включена в серию самых значительных произведений ХХ века, наряду с книгами Гессе, Кафки, Рильке, Клоделя и Сантаяны. Прежде всего, по части обличения казарменного «прусского духа», навязывающего всей Германии утопический милитаризм вместо христианского покаяния перед соседями – особенно перед Россией.

Даже в такое время всеобщего краха она превосходит всё нам известное по своим пророческим интуициям. Немецкая вина прослеживается на протяжении столетий во всей своей глубине вплоть до самых истоков. Глазами Балля начинаешь смотреть на всех этих Людендорфов и видеть за их спинами Бисмарка и Меттерниха, а сбоку Карла Маркса и Гегеля и, наконец, Лютера, эту дородность из Виттенберга, прусское воплощение преданной совести, подчинения Духа княжеской власти, вытеснения Божьей искры в область уединенной, аполитичной интимности и отвлеченности. Балль извлекает на свет и показывает всему миру благороднейших немцев, что остались в тени своего времени, в их новом превосходстве: Мюнцера вместо Лютера, Баадера вместо Гегеля, Вейтлинга вместо Маркса…
Эрнст Блох

Как комична мировая история, оставляющая в тени и безвестности достойных и выбрасывающая в свет нелепых двойников, уводящих человечество в смуту. Спроси любого о немецкой истории, и прежде Гете, Моцарта, Гофмана, Гессе, Балля всегда будет назван Гитлер.
Балль был поэтом (поэты-неоавангардисты Гомрингер, Мон, Бензе, Артман, Байер, Рюм, Яндль, Майрёкер объявили его своим великим предшественником), Балль был философом (философию языка, предложенную Баллем, уже в 80-е годы подхватил весьма влиятельный в интеллектуальных кругах Германии Петер Слотердайк, и оценил её «куда выше витгенштейновой»).
1920 году Эмми Хеннингс, которая долгое время все норовила совмещать Балля в своем сердце со многими другими знаменитостями пера и подмостков, окончательно предпочла его всем, решившись пойти под венец.
А Балль внезапно предался поискам «внутреннего человека» в углублениях христианской аскезы. Последние годы жизни он писал богословские статьи для католического журнала «Горние выси», где одним из постоянных авторов был наш «младокатолик», библиотекарь Ватикана Вячеслав Иванов. Балль трудился над книгой «Византийское христианство» и «Бегство из времени» (выборка из собственных дневников). Это была попытка прорваться к живому истоку «перво-сущностей». Балль признается в письмах тех лет, что основательно излечился от какого-либо политического активизма, как еще прежде изжил в себе эстетизм – «Речь должна идти вовсе не об искусстве, а о целостном Образе». Грезил некоторое время идеями «интернационала религиозной интеллигенции», но изжил в себе эту иллюзию, осознав личностный характер всякого пути к Богу.
Эмми Хеннингс-Балль тоже писала, романы, которые одобрял и ценил Герман Гессе, особенно книгу «Тюрьма» (1920) и более позднюю, исследовательско-биографическую «Путь Хьюго Балля к Богу» (1931), через год после написания которой, к власти в Германии пришли национал-социалисты.
Эмми писала, что «Византийское христианство» явилось, среди прочего, ответом Балля на вызов психоанализа.

Сенсационный успех психоанализа объясняется новым открытием черта. Шок, произведенный психоанализом, был так велик, потому что все привыкли думать, что от черта давно уже удалось избавиться. А Балль обнаружил, что большинство открытий Фрейда давно уже были известны христианским мистикам, практикам экзорцизма, успешно исцелявшим от одержимости бесами. Иерархии ангельских чинов, о которой Балль пишет в «Византийском христианстве», должна соответствовать, как он считал, и иерархия бесов. Указывать на неё – все одно, что давать болезни ее название.
Эмми Хеннингс-Балль

III

…черномазый несколько раз усмехался; особенно засмеялся он, когда на вопрос:
«Что же, вылечили?» - белокурый ответил, что «нет, не вылечили»
И небось в этом узелке вся ваша суть заключается? – спросил черномазый
Ф. Достоевский «Идиот»

Роман о «положительно прекрасном человеке» был задуман Достоевским в Швейцарии на родине Руссо.

Руссо, Жан-Жак: просветитель, музыкант и композитор, автор и постановщик театральных пьес, философ-моралист. От любовницы-служанки Терезы Левассер отец пятерых детей, отданных в воспитательный дом. Руссо провозгласил: «Человек рождается свободным… человек, который по природе добр, должен познать эту природу и довериться ей».

Все мы прекрасно помним, как пасмурным утром почти семидесятого года позапрошлого IXX столетия поездом Петербургско-Варшавской железной дороги после лечения у господина Шнейдера возвращался на родину Лев Николаевич Мышкин.
В этом поезде произошла его роковая встреча с Рогожиным, из которой вышло всё, что позже вышло.
Откуда ехал князь?
Правильно.
Но мне кажется, что это направление как-то даже шире и глубже ассоциаций с одним только романом Фёдора Михайловича, а что всегда из Швейцарии в Россию почти инкогнито приезжали какие-либо подвергшиеся лечению с разной степенью успеха субъекты.
Но как бы ни были они хороши или плохи, в Петербурге с их приездом непременно начиналась муть. Либо взмучивалось всё, что без них и так было, пребывая в осадке, но их появлением взболтанное, либо они сами собой такую муть являли – по-разному.
В случае со Львом Мышкиным на нас доныне числится неотмолочка безпокаянная за его, тихого князя, погубленную душу.
Это к слову.
Так или иначе, слышится главное: в Швейцариях живут демиурги-доктора, в Россию катят поездами их пациенты. И так еще до Фёдор Михалыча было.
Ибо Швейцария – пространство кристаллическое, альпийское: воздух, сыр, шоколад, время и часы, банки и сейфы, точность, нейтралитет в любой войне – возвышенность и стабильность 999-ой стерильной пробы.
Швейцария – место инициируемого эксперимента. Всё же вокруг – плацдарм.
Случившееся с благородным князем, есть предыстория и основа событий, размахом своим любые фантазии превосходящих, а именно: по возвращении князя в Швейцарию, чтобы сгинуть в окончательном умалишении, позже обратно из Цюриха в Петербург прибыла личность совсем иного толка.
Одним из посетителей «Кабаре Вольтер», основанного в Цюрихе Хьюго Баллем был Владимир Ульянов. В силу глубокого провидческого дара, Хьюго Балль угадал в Ульянове его страшное историческое предназначение. Дабы спасти ничего не подозревавшее человечество, он пошел на рискованный эксперимент. Сперва обратились к Зигмунду Фрейду, чтобы великий психиатр как-то заколдовал тираническое подсознание будущего вождя народов, но Фрейд попробовал и отказался. Тогда дадаист решил вопрос иначе.
ДА-ДА – напоминаю: главное, не перепутать, какое «ДА» первое.
Для шутника Балля возможность ликвидации человека, пусть и одержимого столь зловредными демонами, была исключена.
Хьюго решил отделить зёрна от плевел.
Посредством таинственной операции был создан абсолютный двойник Ульянова. В него, как в страшного Голема, перешло сидевшее в пациенте зло, после чего дьявол был заточен в одну из альпийских пещер. А оставшаяся светлая и безвредная сущность продолжала себе жить-поживать, посещая кабаре «Вольтер» и восхищаясь неженственным пением и танцами Эми.

- А женились бы вы на такой женщине?
- Я не могу жениться ни на ком, я нездоров.
- А Рогожин женился бы? Как вы думаете?
- Да, женился бы, а через неделю, пожалуй, и зарезал бы её.

Когда Хьюго убедился в успехе эксперимента, он решил отправить Ульянова на историческую родину – куда же еще девать излечившихся в Швейцарии русских?

- А хорошо в Швейцарии?
- Очень.
- Горы?
- Да. Я останавливался и смеялся от счастья, я забывал всю мою тоску. И на ум мне не приходило, что я поеду когда-нибудь в Россию. Мне казалось, что я всё буду там, а тут подвернулось дело. Я думал: «Теперь я к людям иду; наступила новая жизнь». Я положил исполнить своё дело честно и твёрдо.
Но...
Он раз зашел в горы, в ясный солнечный день, и долго ходил с одною мучительною, но никак не воплощавшеюся мыслию. Он долго смотрел и терзался. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой.

Ульянов-светлый испытывал жалость к своему двойнику Ульянову-тёмному и перед отправкой в Россию решил с ним попрощаться. Роковое свидание обернулось трагической перипетией – двойники спутались.

Когда Рогожин затих, князь тихо нагнулся к нему, уселся рядом и стал его рассматривать. Время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки… больше он ничего не мог сделать! Он сам опять начал дрожать. Какое-то совсем новое ощущение томило его сердце бесконечною тоской. Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим лицом к бледному и неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них.

Хьюго отправил в Россию не того Ульянова.
Последствия этой ошибки всем известны.

Он выбежал из воксала и очнулся только перед лавкой ножовщика в ту минуту, как стоял и оценивал в шестьдесят копеек один предмет, с оленьим черенком. Странный и ужасный демон привязался к нему окончательно и уже не хотел оставлять его более.
В воротах, и без того тёмных, в эту минуту было очень темно: надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний свет. И вдруг он увидел в глубине ворот, у самого входа на лестницу, одного человека. Человек быстро промелькнул и исчез. Князь не мог разглядеть ясно и, конечно, никак бы не мог сказать наверно: кто он таков? Но он этого человека узнал. Сердце его замерло. «Сейчас всё разрешится!»
Лестница. На первой забежной площадке оказалось углубление, вроде ниши. Как ни было темно, но князь тотчас же различил, что тут, в этой нише, прячется человек.
Два давешние глаза, те же самые, (курсив автора!) вдруг встретились с его взглядом. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул к свету.
Глаза Рогожина засверкали, и бешенная улыбка исказила его лицо. Правая рука его поднялась, и что-то блеснуло в ней; князь не думал её останавливать. Он помнил только, что, крикнул:
- Парфён, не верю!..
Затем вдруг как бы что-то разверзлось перед ним: необычайный внутренний свет озарил его душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый звук своего страшного вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный мрак.

Как только последствия случившегося стали известны самому Хьюго, тот впал в отчаяние. Он понял, что во всём виновата его несовершенная сущность, видимо, тоже раздвоенная. И решил эту сущность от себя уже известным способом отделить и заточить в пещеру. А надо сказать, что Хьюго Балль был внешне очень похож на…
Есть такой альпийский тип мужской внешности, Хьюго принадлежал к этому типу. Кто видит его фотографии, удивляется сходству. Отделившаяся тёмная сущность Хьюго, не дожидаясь заточения сбежала в Баварию, оттуда в Германию. И там принялась рисовать. Сам Хьюго, мы помним, был художником. Еще не до конца осознав свое предназначение, темная сущность попыталась поступить в Академию художеств, но ее не приняли, а зря. Обиженная на весь мир тёмная сущность возглавила громадные толпы других обиженных и прославилась в истории под именем Адольфа Гитлера.
Две сверхдержавы, основанные тёмными ипостасями под именами Ленина-Гитлера схлестнулись в страшнейшей в истории человечества войне.
Хьюго до этой войны не дожил – скончался в Швейцарских Альпах, оставив миру девять томов богословских трудов.
Пришедшая мне фантазия ни в коем случае не должна бросать тень на светлое имя богослова, это лишь игра мысли, ухватившая пространственную полярность: чем выше поднимался в альпийском подвиге Балль, тем в более страшную тьму нисходила фигура его трагического антипода, низвергая за собой державу, печально возомнившую себя великой.
Общее у обоих было только одно – эпоха.

PS

По Москве летит, громоздка,
золотая гномовозка -
от Рублевки до Кремля,
ох ты ...ля!
Фольклор

Светлый Ульянов и теперь томится в альпийской пещере, а труп Ульянова-тёмного выставлен на всеобщий позор в назидание потомкам, зло же из него всё вышло, да по России расплесканное бродит, гордо напевая «Нас вырастил Ленин под солнцем свободы». И мотивчик оказался живучим. А покуда Ульянов-светлый мумию Ульянова-тёмного в землю не закопает – ничему хорошему не быть.
А еще пророчество было: придет в милениум черный Гном - и ну время жрать!
А у алжирского бея под самым носом шишка...

____________
*Ю.И. Архипов – ученый-германист, переводчик, публицист, журналист, литературовед и критик. Лауреат премии «За верность Слову и Отечеству» имени Антона Дельвига. Жизнь Юрия Ивановича закончилась печально. Глядя в окно душевной клиники на осенний двор, он сказал: «Ах, какая у меня красивая куртка из опавших листьев…» Помолчав немного, добавил: «Все же хорошо, что меня окружают свои, все – коллеги, выдающиеся ученые-германисты!» Впрочем, печально ли это?