Эта книга – исповедальная проза, вычитанная сыном-режиссером из дневников режиссера-отца, петербургского интеллектуала и художника, в смутную эпоху сохранившего свое профессиональное и нравственное достоинство. Художественное и режиссерское обостренное восприятие, тонкий анализ и проникновенная грусть пронизывают эти записки: наблюдения, описание людей и событий на фоне исчезающего прошлого в миражащем Ленинграде-Петербурге.
КУПИТЬ КНИГУ звоните: +7 919-991-0333
Однокурсник Алексея Германа и Леонида Менакера, Евгений Злобин (1928-1997) четверть века работал режиссером на ленинградском телевидении, вел студию народного театра при Выборгском Дворце культуры, преподавал в ЛГИТМиК на режиссерской кафедре и кафедре телевидения.
Эта книга – исповедальная проза, вычитанная сыном-режиссером из дневников режиссера-отца, петербургского интеллектуала и художника, в смутную эпоху сохранившего свое профессиональное и нравственное достоинство. Художественное и режиссерское обостренное восприятие, тонкий анализ и проникновенная грусть пронизывают эти записки: наблюдения, описание людей и событий на фоне исчезающего прошлого в миражащем Ленинграде-Петербурге. Детски распахнутое восприятие мира оказывается способом не только сохранить, но и воспитать в себе человечность, любовь к ближнему, сочувствие к униженному и оскорбленному в самые драматические времена. Учит стойкости и мужеству в критические периоды нашей жизни. Работа над книгой велась 15 лет. Оформил книгу замечательный художник Борис Петрушанский. Издание иллюстрировано фотографиями Е. П. Злобина.
Альманах "Петребургская среда" - о Евгении Злобине и Алексее Германе
Начну мои краткие воспоминания о Евгении Павловиче Злобине (1928-1997) – режиссере Ленинградского телевидения и преподавателе Ленинградского Театрального института следующим образом. Когда я впервые услышал песню «Голубой шарик», я, наверное, был примерно того же возраста, что и девочка, от которой «шарик улетел». Теперь я, вполне возможно, старше старушки, к которой «шарик вернулся». Время пролетело быстро, но очень и очень заметно...
читать далее
Я задумал написать о Е.П. Злобине несколько месяцев назад, планировал сделать ряд постов о друзьях моей мамы. Так, были размещены в fb небольшие тексты о художниках С.М. Юнович и Л.Н. Орехове. Немного вспомнил «безродных космополитов», замечательных специалистов в области театрального искусства Л.И. Гительмана и И.И. Шнейдермана. Но о Е.П. Злобине не написал, поскольку не нашел ни одной сделанной им фотографии, а они – в моем сознании – неотделимы от него. Я даже писал директору Театральной библиотеки в Петербурге, не сохранился ли архив фотографий Злобина. Напишу еще раз...
И вот 12 декабря 2018 г. Владимир Гольбрайх (Владимир Гольбрайх), делающий на своей fb-странице великое дело – уже несколько лет он размещает фотографии Петербурга в разные периоды его истории, поместил небольшую черно-белую фотографию улицы Софьи Перовской, сделанную Е.Злобиным в 1955 году. И, ясное дело, вспомнилось многое и захотелось реализовать задуманное. Сейчас мне помогают тексты режиссера и актера Алексея Злобина об отце: «Не (с) частный случай фантомной боли» http://novayagazeta.spb.ru/articles/4484/ и «Яблоня от яблони» https://profilib.net/…/aleksey-zlobin-yabloko-ot-yabloni.php. Это не просто воспоминания, рассказы об отце, в них я улавливаю (возможно, просто ищу, хочу уловить) интонации Злобина-старшего, его отношение к жизни, которое запомнилось мне. Они не только родные люди, но близкие по духу.
Прекрасный, грустный 8-минутный видеоролик о книге Евгения Злобина и Алексея Злобина «Хлеб удержания» https://www.youtube.com/watch?time_continue=29&v=JnuDaBEEHi8, сделанной по дневникам Е.П. Злобина, многое позволяет понять в его внутреннем мире. Эпиграфом к фильму взяты слова Алексея Германа: «Все должно было получиться у блестящего и всегда веселого моего однокурсника Жени Злобина. Мне он казался наиболее способным из нас. Да, может, так оно и было. Он был добр и остроумен. Весь направлен в счастье, успех и ему очень шли бы аплодисменты».
Женя Злобин появился в рассказах мамы, а потом и в нашем доме в начале второй половины 1950-х. Он был заметно старше нас с сестрой, но мы всегда обращались к нему только по имени и на «вы». Мы уже вышли из того возраста, чтобы говорить «дядя Женя», а к нему, тем более, принимая во внимание традиции общения внутри театрального цеха, скорее всего никто не обращался по имени и отчеству.
Вскоре, когда мама говорила нам, что в воскресенье придет Женя Злобин, мы знали – в доме будет праздник, театр. Обязательно готовился обед: никаких разносолов, но суп и пирог с картошкой или капустой были, а потом – чай и сладкий пирог. И главное – беседы, треп, теперь я могу сказать известное - «разговоры на кухне». Женя был блистательным собеседником и рассказчиком: умным, наблюдательным, остроумным. Начиналась «оттепель», я этого еще не понимал, но говорили обо всем. Мама нас не сдерживала.
Тогда Женя Злобин учился в Театральном институте, но, по-моему, до этого он служил в каком-то провинциальном театре. Потому его рассказы были небольшими спектаклями, многое предъявлялось в лицах.
По-началу Женя жил в общежитии и красочно описывал эту часть студенческого бытия. Особенно живописны были картины о студентах с Кавказа. Блестящая, очень смешная, бесконечная история, суть которой можно передать несколькими словами. В коридоре общежития встречаются двое и начинается разговор: «Руслан, а где Руслан? Не знаю, Руслан. Наверное он пошел к Руслану, они подождут Руслана и пойдут к Руслану». Вскоре каждый Руслан приобретал свою индивидуальность.
Незабываем его рассказ о том, как студенты актеры и режиссеры сдавали экзамены по различным обществоведческим курсам. Один вопрос в билетах непременно был по работам Ленина, второй – по работам Сталина. Единственно, что все старались прочесть, понятное дело, память у всех была цепкой, это – биографии вождей. Каждый ответ на первый вопрос начинался: «Владимир Ильич Ленин (Ульянов) родился в 1970 году в Симбирске в семье....» и далее – в зависимости от источника, который читал студент и его способностей к импровизации. Студент в задумчивости вставал, начинал ходить походкой Ильича, картавил, повторял постоянно, обращаясь к преподавателю, заветное слово «батенька» и т.д. Дождавшись спасительного: «Хватит, переходим к следующему вопросу», он начинал новый микроспектакль: «Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили) родился в 1878 году в селе Гори....». Теперь студент уже демонстрировал сталинскую походку, в согнутой руке держал трубку и делал продолжительные паузы, как бы раскуривая ее, появлялся и легкий грузинский акцент... Вскоре ошалевший преподаватель произносил: «Все ясно». Он понимал, что никакого анализа работ классиков марксизма-ленинизма не будет и ставил оценку в зависимости от глубины проникновения студента в образы вождей. Все были счастливы любой положительной оценке...
Думаю, что моя мама познакомилась с Женей Злобиным в Театральной библиотеке, где она работала. Как и почему я не знаю, но я узнал Женю, когда они с мамой начали искать в Ленинграде следы, знаки, образы дореволюционного Петербурга. Они бродили часами по тогда еще мало описанному Петербургу Достоевского, по району Коломны, забирались в глубинные районы Васильевского острова, ходили по небольшим запутанным улицам Петроградской стороны. У мамы в ее постановочном отделе Театральной библиотеки, конечно было много книг с фотографиями и картинами Ленинграда, но чаще всего это были известные исторические здания, виды Невы и городских рек и каналов. Но она понимала важность, красоту, вечную ценность малых архитектурных форм, сохранявших и в 50-е дух, атмосферу Петербурга. Женя фотографировал решетки, сохранившиеся деревянные дома и заборы, фонари, темные проходные дворы с мало заметными подъездами, крошечные окна над арками, парадные лестницы с сохранившейся лепниной и «черные» лестницы, старые фабричные здания. Не помню, чтобы их отводили в милицейские участки, но с дворниками и бдительными горожанами они часто беседовали и объясняли, насколько все это красиво и почему необходимо все это сохранить для потомков.
Вечера, когда Женя приносил фотографии к нам домой, затягивались до ночи. Пили чай под низким абажуром, мама и Женя курили, было спокойно и уютно.
Несколько раз с Женей приходил его друг Саша Устинов, на сестре которого он потом женился. Они притаскивали здоровенный магнитофон (не помню, как точно называлась эта техника), и мы слушали первые песни Булата Окуджавы. Имя я быстро запомнил, фамилию – с трудом. Но «песенки» Окуджавы сразу полюбились и запоминались. Сегодня все это – классика: «Ванька Морозов» и «Голубой шарик». «Всю ночь кричали петухи...» и «Эта женщина увижу и немею...», «Король» и «Веселый барабанщик», «Последний троллейбус» и «Бумажный солдатик»... Скорее всего тогда, я уже был в классе 8-9, в доме появилось сухое вино, и мне разрешалось пить его в небольших количествах.
Прошло более полувека после встреч с Женей Злобиным, мы ходили по одним улицам, оба бывали в местах, где явно могли встретиться, но этого не произошло. Евгением Павловичем я его никогда не видел. Почему же те далекие домашние посиделки живы в моей памяти, почему захотелось вспомнить о Жене? Сейчас я думаю, что он был первым в моей жизни «шестидесятником». Тогда я еще не мог знать этого слова, тем более – размышлять о шестидеятничестве. Те беседы за столом, обсуждение фотографий старого города, песни Окуджавы делали свое дело. Искусство, литература, театр были первыми, кто почувствовал веяние нового времени. И, безусловно, блестящая – как показало будущее – группа студентов Театрального института, к которой принадлежал и Злобин, были выразителями этого нового. Мне повезло, что я хотя бы краешком, на короткий срок соприкоснулся с этим миром. Оказывается, многое проникло в меня глубоко.
И теперь я не удивляюсь, что я – один из совсем немногих из моего поколения, кто не только работал с рядом выдающихся социологов-шестидесятников, но дружил с ними. Назову Б.А. Грушина, А.Г. Здравомыслова и В.А. Ядова, они были ровесниками Е.П. Злобина.
Так, проводя в 2005 году, биографическое интервью с В.А. Ядовым, хорошо знавшим песни Окуджавы и Галича, я написал ему: «Дорогой В.А., Вы подписываете Ваши письма добрым Володя, можно мне так к Вам и обращаться? Мне было бы это очень дорого». В его ответе было даже большее. Предложение обращаться к нему на “ты”, и здесь крайне интересна и важна для понимания «мира Ядова» приведённая им аргументация: «О, само собой. Разница в возрасте 15—30 лет огромна. В наше время это разные поколения. Но мы по сути в одном поколении „шестидесятников“. Уже этого достаточно, чтобы обращаться на „ты“».
А разве не о том же слова А.Г. Здравомыслова, который сам задушевно пел под гитару Окуджаву? Рассказывя о становлении социологии в СССР, он заметил: «Я бы сказал так: Булат Окуджава имел для нас гораздо большее значение, чем Питирим Сорокин, которого мы знали в начале 1960-х годов лишь по трём упоминаниям В. Ленина».
Отдельно скажу о Б.М. Фирсове, одном из немногих социологов-шестидесятников, продолжающих активно работать. Он был «мотором» и «крышей» знакового «оттепельного» студенческого спектакля «Весна в ЛЭТИ» и несколько лет возглавлял Ленинградское телевидение. Лишь когда его изгнали оттуда за постоянное отклонение от «линии партии», Ядов призвал его в социологию. Я дружен с Фирсовым с начала 1970-х, но не думал, что он вполне мог знать Е.П. Злобина. Позвоню, спрошу...
И, возвращаясь в начало текста, приведу слова Окуджавы: «А шарик вернулся, а он голубой».
закрыть
В «Фаланстере» они лежат рядом – книга отца, журнал с фотографией Бродского и «Искусство кино» с моим материалом о Германе.
Собственно – это формула моего вещества на сегодня.
Если еще учесть, что 8 апреля на Тверской мне вылетели навстречу две бабочки-крапивницы, обалдевшие от наконец-то весеннего солнца. А я как раз напевал песенку Коли Лаврова, чей сегодня день рождения, песню, которую он посвятил моему отцу: «Прости, мой друг, меня за примитив…»
Три названия – три дороги.
Бродский, как ни странно – театр, потому что первая мысль была о нашей с Ириной постановке.
Герман – кино, потому что.
А отец – литература – моя первая книжка – его книжка.
Встретились с Кочергиным. Он прочитал «Хлеб удержания», позвонил и очень тепло отзывался. Особенно его тронули отцовские фотографии. Предложил делать выставку. Я приехал к нему в театралку, в мастерской студенты сдавали эскизы. Эдуард Степанович объявил перерыв на чай. Долго листал альбом с фотографиями: хорошо, прекрасно, здорово… Обязательно делаем выставку.
Потом достал из портфеля сверток в фольге – домашние бутерброды. Развернул, разрезал макетным ножом и дал половину мне:
- Вот, хлеб удержания, жуй.
Похлопал рукой по альбому:
- Спасибо тебе за него, молодец. Мы с батькой твоим были приятелями, а теперь стали друзьями.
Алексей Герман, режиссер:
«Все должно было получиться у блестящего и всегда веселого моего однокурсника Жени Злобина. Он был добр и остроумен. Мне он казался наиболее способным из нас. Да, может, так оно и было. Женя весь был направлен в счастье, успех и ему очень шли бы аплодисменты. И я так и не понимаю, почему из Жени не вышел лидер».
Татьяна Поспелова, музыкант, доцент РАМ им. Гнесиных и Леонид Зорин, писатель, драматург:
«Непростительно долго я Вам не писала о Вашей книге! Но теперь, наконец, её прочёл и Леонид Генрихович – читал медленно, с большим волнением, как и я. Книга получилась замечательная, спасибо Вам за неё. Она, безусловно займёт своё место в летописи нашей жизни! Она и тревожит, и умиляет, и радует – словом, прикасается к самым важным, самым тонким струнам души, оставляя в ней долгий отзвук… Если бы у нас ещё остались настоящие учителя словесности, они должны были бы включить Ваш “Хлеб” в список книг, необходимых для прочтения – и ученикам, и их родителям. Хорошо бы кто-нибудь из учителей отозвался и написал бы об этом.
Спасибо!Я знал Евгения Павловича Злобина, знаю его сына Алексея. Читал с большим волнением, это замечательный человеческий документ, много говорящий уму и сердцу. Леонид Зорин».
Людмила Максакова, актриса:
«Хлеб удержания» – трепетный документ семейной преемственности. Мне исключительно близка и важна выраженная в ней тема предельного и творческого осмысления мира, воспитания в себе и в ребенке безусловного эстетического критерия, позволяющего не только «выживать» в каких бы то ни было исторических реалиях, но полноценно и осмысленно сохранять то, что мы называем культурой».
Александр Тимофеевский, поэт:
«К сожалению, наша жизнь устроена так, что между отцом и сыном, порой, встает стена. Книга «Хлеб удержания» является примером обратного. Я думаю, что она будет полезна и отцам и сыновьям, и, вообще, самому широкому кругу читателей».
Александр Чамеев, доцент кафедры зарубежной литературы:
«Атмосфера переломного, исполненного особого драматизма периода в истории города и страны – «перестройки» и лихих 90-х – воспроизведена зримо, выпукло, почти осязаемо. Книга-исповедь – свидетельство одной из граней таланта автора, его власти над словом. Это – проза высокой пробы, искренняя, яркая, афористичная, с первых страниц подкупающая пронзительной обнаженностью признаний».
Андрей Козлов, протоиерей:
«Я прочитал эту книгу от корки до корки, местами по два раза. Вспомнились слова Победоносцева, что Россия – это большая ледяная пустыня, и по ней бродит лихой человек. Вся жизнь Евгения Злобина, как она описана в книге – это борьба с этими лихими. Эта книга – клад для потомков».
Геннадий Азриэль, друг семьи:
«Талант ни на кого не нападает, он – защищает». О таланте самого Евгения Павловича точнее не скажешь. Своим солнечным огромным талантом он защитил не только себя, но и всех нас: от пошлости, фальши, подлости, косности, тоски. Какой бы болью ни отдавалась в нем окружающая жизнь, нравственный его фильтр очищал и облагораживал все пережитое, позволяя ему дарить счастье всем участникам и зрителям его спектаклей, прививать им надежный иммунитет от безысходности бытия».
Евгений Лунгин, кинорежиссер:
«Мой отец, сценарист Семен Лунгин, разделял мемуаристику на две категории – воспоминание и свидетельство. Высшим считал свидетельство, говоря: «В XXI веке – это будет главный жанр литературы». Дневники Евгения Павловича Злобина – это подлинное свидетельство, захватывающее своей удивительной и необычной достоверностью и, что особенно дорого, бесстрашной нежностью в описании окружающего несправедливого и жестокого мира».
Алексей Крылов, протоиерей, настоятель Чесменской церкви:
«Эта книга тронула меня удивительным вниманием к происходящему, к периферии жизни, к фрагменту, к детали. Это – школа взгляда, отношения, внимания. Иметь мужество жить во времени – вот, мне кажется, бесценный опыт этой книги».
Михаил Левшин, художественный руководитель театра «Комедианты»:
«Эта книга открыла мне огромный, горячо узнаваемый и удивительно доселе неизвестный мир. Мало кто из нас особо заботился наблюдать, фиксировать, свидетельствовать такое незаметное для нас время нашей жизни. И теперь вдруг обретаешь громадную ценность воздуха, атмосферы – времени. Главная задача режиссера – выразить время. Перед нами пример высокой пробы решения этой задачи».
Илья Авраменко, кинодраматург:
В наш век, когда кинематографом занимаются маляры-штукатуры, литературой – следователи и проктологи, а воспоминания пишут все, кто лишь владеет азбукой, эта книга – явление настолько редкое и ценное, что назвать ее просто книгой можно лишь в силу лингвистической привычки. Это – мир, подаренный нам тонким художником, жизнь, раскрытая для нас мудрецом, «последний подарок» достойного человека нам, пока еще живущим.
Вячеслав Сорокин, кинорежиссер:
«Дорогой учитель» – так слегка шутливо-иронично, но без тени панибратства или заискивания многие годы я называл Евгения Павловича Злобина. Теперь, при невозможности обратиться лично, смысл этих слов стал искренне-прямым. И мне радостно, что подаренная благодаря этой книге еще одна встреча, теперь может быть разделена со многими теми, кого безусловно тронет».
Юрий Норштейн, режиссер:
ЖИЗНЬ – ДАР, ПРИЗВАНИЕ – ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.
(о книге Евгения Злобина «Хлеб удержания»)
Впечатление ожога. Для меня было полной неожиданностью держать эту книгу в руках и читать ее. Понятно, что это написано о времени, дневники совершенно точно фиксируют происходящее, конечно, это еще один из документов, которые нужно внести в реестр памяти этой страны, нашей страны. Документ абсолютно человечный, то есть там все пронизано переживанием конкретного человека в очень конкретных обстоятельствах. В предисловии Алексей Герман говорит, что они, однокурсники, считали Женю Злобина самым талантливым на курсе, но что талант этот не воплотился. Не согласен. Как распределяет Создатель, кому какую горсть метнуть, чтобы счастливый обладатель мог благополучно воспользоваться, просчитать невозможно. Невозможно понять, как совпадают случайности, как выдаются шансы, чтобы потом сказать: вот этот человек сделал все, что ему было предписано – посмотрите! Невозможно – это рулетка.
Я читаю заметки и переживания человека невероятно талантливого. Листал книжку в разных ситуациях и восхищался фактом оценки обстоятельств, восхищался удивительной остротой, глубиной, точностью. И какова речь – это, безусловно, высокая литература! Бывает так, что обстоятельства начинают обладать такой силой, что они из человека просто выталкивают талант. Так происходит с людьми, попавшими в ситуацию сильнейшего душевного потрясения, и вдруг они начинают говорить совсем другим языком. Начинают соотносить реальное и возможное, начинают мыслить в координатах гибельности, жизни, радости, сочувствия, сопереживания – и раскрывается личность необычайно талантливая. У меня впечатление, что в автора этой книги все было просто изначально заложено. А обстоятельства не дали возможности воплотиться его одаренности материально, предметно. И что же – он не состоялся? Если относиться к этому так, то и христианство бесполезно. Отношение человека к человеку – ведь это самое главное; не то, что он сделал, не об этом творчестве идет разговор, не о творчестве, которое является началом для какого-то деяния. Главный вопрос – о творчестве самой жизни. Если нет этого творчества, то приходит что-то другое, и это другое ужасно. Не предметы искусства и тем более не «успех», будь он неладен, определяют, состоялся человек или нет, не биография определяет, исполнил ли он свое призвание. У иных самый главный талант – щедрость жизни: быть среди других, чтобы они осознали всю значимость жизни, стали относиться к себе и к миру по-иному. У Евгения Злобина был этот невероятный внутренний резерв, талант, дар. И призвание исполнено вполне – тому свидетель эта книга.
Андрей Черпин, режиссер:
Лёшка, открыл книжку твоего отца “полистать” и… прочитал всю среди сборов и разбросанного барахла. Такое прекрасное и тяжелое наследство тебе досталось. Книжка не о жизни, а как твой отец про режиссуру написал,- “о тайне жизни”, которая просвечивает сквозь его будто бы простые заметки… а за ними такое громадное холодное осеннее небо, такая густая прозрачная субстанция времени, что я пишу сейчас и ёжусь от этого сквозняка… Какой человек большой был… Как здорово, что это не сентиментальная дань ушедшему отцу, а связь времен, которую ему удавалось удерживать и которую мы не удержали… Страшно.
Лариса Дмитриева, актриса:
Дорогой Лёша! Уснула в четыре утра- читая твою книгу- не могла оторваться…проснулась в 7-что для меня практически невероятно- и снова -читала…всё ложится на душу- в восприятии, в памяти, в оценках…какая удача,что мы вчера пересеклись,мб это не случайно- в Колин день рождения и мой день ангела- там , на небесах – что-то свершилось…спасибо им…убегаю, дочитаю…буду писать…обн…
Вера Чикер, психолог:
Дорогой Леша! Спасибо тебе за любую информацию о тебе, вашей с отцом незабываемой и рвущей душу красотой и глубиной чувств книге! Это для меня самое точное и человеческое, что отражает время нашей молодости – счастье, грусть, а по самому большому счету – трагедию поколения твоего талантливого отца. Часто думаю, что самым невыносимым в то время – мне так кажется сейчас – было то тотальное лицемерие, в котором не хотел жить твой отец. Вижу, что своими мыслями и негромкими, но бескомпромиссными поступками он передал это отношение тебе. Счастье, что ему было кому это передать!
Игорь Добряков, актер:
Лешенька прочитал твою замечательную книгу.Я давно не читал такие книги о любви. К отцу, к Ленинграду, к друзьям и собакам. Я уверен что ты передашь любовь своего отца к тебе своему сыну Жене.
Инна Степанова, актриса:
Лёшка! Какая прекрасная книга, не могла оторваться – тонко, умно, волнительно, за присест один, ей-богу! Спасибо тебе. Хотела настрочить внимательно, подробно, но 24х часов в сутках не хватает нынче.
Пи.эс: очаровал, пленил маленький Лёка:)
пи.сэ.сэ: хочу такого остроумного сына:)
Анастасия Жербина, художник-гример:
Доброе утро..ночь..вечер? Проснулась на ковре в одежде, с книжкой.. и еще – у Вас просто замечательный папа!!!
Мария-Франциска Чепайтите, переводчик:
Проглотила вчера «Хлеб», читала до трех, не могла оторваться. Спасибо!
Алексей Филюшкин, художник по костюмам:
Лёшка, третий день читаю «Хлеб», какая же чудесная книга получилась!
Лариса Годунова, художник-гример:
Лешенька, дорогой! Спасибо за книжку! Спасибо за то, что познакомил с удивительным человеком! Талантливым, Честным, умным, добрым, настоящим… не много таких еще осталось… может и не осталось вовсе… мне кажется многое объясняется и в творческой жизни почему.. почему.. почему.. человек глубокопорядочный! сейчас и слова-то такого не к кому применить! А какой талантище! Мастер! Ты очень на него похож!
