Фонограмма страсти

Николая Игоревича картину, на коей все-таки служу, в шутку дразню шпионский порно-триллер для детей. Смеются не все, некоторые ее таковой и считают. Есть проблема: кандидатка на главную роль, прекрасная Леночка, не хочет откровенных сцен – у неё жених ревнив. Жених, правда, уж пять лет все никак не сделает предложения. И вот сегодня привозят из Америки красавца-партнера на пробы, а тут и Леночка – счастливее некуда – с помолвленным кольцом в три брильянта, и в подаренной женихом машине свадебное платье. Дуплет-с!

«Неприятный тип» – это еще ничего. Учитывая, что я уже был «Ментом в гробу», «Красноармейцем с хорьком», «Бандитом с аквариумом», «Ментом с аквариумом», «Мертвым рабом», «Хохлом-придурком», «Хмырем Толиком», не считая Бабы Яги, Лешего, Мухомора и воришки Рулле на детских утренниках.
В благодарность, что помог провести московские съемки и, прощая, что не смог поехать в экспедицию в Минск, Николай подарил мне роль.
Сижу над сценарием, ищу свои сцены, их целых три:
- Леночка открывает дверь кабинета, там за столом Неприятный тип – это я!
- Леночка с Олей идут по офису, а за одним из столов Неприятный тип – снова я!
- за столом шеф, Сергей Гармаш, я кладу фотографию:
Гармаш. Это он?
Я. Да.
Вот и вся роль, не забыть бы текст.

Ночь в поезде «Москва-Минск» не уснуть из-за ушераздирающего дамского храпа: особа, едет в белорусский санаторий, она беспощадна.
Из двух гостиниц на «Ю» – «Юбилейная» и «Юность» – мне предлагают, увы, не «Юность». Девчушка, оформляя документы, интересуется:
- И сколько вы собираетесь жить?
Я теряюсь, Бог ведает сроки, но касательно гостиницы уточняю:
- До первого августа.
А вечером администратор Артем увозит меня в деревянный домик на берег лесного озера в усадьбу «Клёвое» – для не забывших юность юбиляров.

Грим-костюм.
Кто такой «Неприятный тип», дознаватель, что роется в чужих бумагах, ищет сливающего секретную информацию «крота»?
Сбривают режиссерскую бородку, подстригают усики – чтобы тонкие, хлыщёвые, померзей. Прореживают залысины и зализывают остатки волос над аккуратно срезанными височками.
Отутюженные брючки, рубашка цвета спитого неба, тесный пиджачок. Узкие крысиные очки.
Мало, чего-то не хватает.
- Принесите галстук! Не то, не то, ещё, другой… Нет, дайте самый мерзкий, безвкусный, чтобы сразу стошнило. Есть!
Остается главное – взгляд. Смотрю на себя в зеркало с отвращением, оглядываюсь на гримеров-костюмеров. Те угрюмо умолкают, а через секунду хохочут:
- Да, да – самое то!
Неприятный тип – это тот, кто с отвращением смотрит на всех, и на себя в том числе.
Образ готов.

Двор киностудии, жара. Сидим в актерском вагончике, травим байки. Тянет ветерком из люка в крыше. В разговор влетает оса и медленно жужжит над столом. Девки притихли – че ей надо, этой осе? Я резко и непреклонно командую:
- Марш в люк!
Оса вертикальным взлетом исчезает в люке. Если бы я хоть чуть-чуть подозревал, что так случится, я бы ни за что не был уверен в результате; а коль скоро ни секунды о результате не раздумывал, приказ мой имел силу веры! Гора, пожалуйста, будьте любезны – перейдите в море; уважаемая смоковница, засохните немедля! Вот, пожалуйста.
Через секунду восхищенной паузы не менее восхищенные аплодисменты. Девицы визжат от восторга. Я скромно почесываю воображаемые лавры залаченных вкруг ранней лысины волос.
Когда все ушли, вернулась оса и тихо прозудела:
- Я, конечно, чтоб не позорить, поддержала твой блядский цирк, но в следующий раз я вцеплюсь тебе в морду.
Минуте моего страха, слабости и малодушия свидетелей не было.
Хорошо, что осы ценят красивые жесты.

Сверкающее прозрачное утро, серебряное озеро за росистой травой искрит бликами. Просыпаюсь с первой мухой. Ночью в соседнем домике гундорили рыбаки, не спалось, стал очень восприимчив к шумам. В первую ночь шумела тишина, сплетение отвычных ночных звуков: кузнечики в траве, птица на том берегу, блекотание козы, что стучалась о доски загона. Но громче всего молчание звезд, и первая уже полетела кому-то на счастье – вечная игра, никогда не успеешь загадать.
Звонит сын:
- Папа, закрой один глаз и посмотри на солнце.
На другом берегу озера копошится съемочная группа – не наша. Я стою у мостков: дедок тягает окушков, с ним внучка, каждую подсеченную поклевку дед дарит ей:
- Вытягивай рыбку!
Рядом в траве загорает бабушка.
Я довольно долго стою и смотрю на них.
Потом долго смотрю на киношников.
У кромки воды машет руками и пыхтит пожилой артист, на бревне сидит мальчик, который якобы не хочет купаться. Пожилой артист, кряхтя, но бодро подбегает к мальчику и волочет его к воде, сдергивая майку. Рядом стоят два мужичка с большим белым пенопластом-отражателем, толстая женщина в бейсболке с микрофоном на удочке, еще много мужчин и женщин ходят просто так, а по выложенным в траве рельсам туда-сюда ездит тележка с оператором. В тени куста человек перед монитором говорит:
- Еще, дублик, Юрий Владимирович!
И хвалит мальчика:
- Хорошо, сейчас также, внимание!
И пожилой артист Юрий Владимирович снова тащит сопротивляющегося мальчика к воде.
Я смотрю в недоумении – неужели это моя профессия, моя жизнь?
Стало грустно, а потом сразу хорошо от мысли, что я всего лишь на прогулке, что могу вот так постоять, а потом уйти в любую минуту. Ко мне подходит мужичок из группы, и ни с того ни с сего:
- Солнечное затмение через полчаса.
Звонит сын:
- Папа, закрой один глаз и посмотри на солнце.
Я смотрю. После мгновенного ослепления, вижу, что диск на круглую четверть перекрыт луной. Женя только что из лагеря, я не понял, из какого, сидит в городе, и вот звонит отцу по столь значительному поводу, приятно.
И снова полночи гундорили рыбаки, и ушли бормотать в мой сон до первой утренней мухи, выхожу из домика. К серебру росы, сверкающему озеру и прозрачному утру, добавился еще один блестящий предмет: у ограды ржавый мангал весь заткан сверкающей на солнце паутиной.
Август.
Я лето прожил бы иначе,
горит как шапка на воре
год, стертый суетой собачьей.
Не так мечталось в январе…

Скамья на террасе усадьбы, стол, берег озера, раннее утро. Приезжает Артем на микрике, мы мчимся на съемку.
Из гримерки выходит Сергей Гармаш.
- Здравствуйте, я Леша Злобин, играю Дознавателя с одной репликой: говорю «Да». Я уже неделю учу текст.
- Это у вас юмор такой?
- Да.
- Я понял.
И Гармаш идет в павильон. Он показался мне неприятным, я сам себе – полным кретином.
А через полчаса в павильоне Николай Игоревич сияет:
- Мы тебе текст прибавили, вот реплика: «Есть такая штука – крысоловка, – когда она захлопывается, ломает крысе хребет».
Ошалеть, даже не могу сообразить, в какой пропорции умножился мой текст. Спасибо Гармашу. А позже, в репетиции, он уже всю сцену переводит в диалог, причем в довольно напряженный.
- Коля, – говорит Гармаш режиссеру, – я большой начальник, разведчик и прочее, но этот гад-дознаватель, – тычет в меня, – на ход вперед играет, все время на ход вперед.
Стараюсь дышать ровно, веселая задача – обыграть Гармаша!
Он заразительный, точный, очень ищущий и не безразличный. Коля наклоняется, шепчет какие-то «состояния», но я слушаю партнера.
- Еще дубль! Стоп! Снято!
Не знаю, сыграл я своего гада или нет – хвалят. А когда не хвалят? Особенно хвалят, когда не получается и безнадежно; потому – поди пойми.
- Не очень мягко, Сергей Леонидович? Коля?
- Да, нет, по-моему, хорошо, – Коля думает уже о следующем кадре.
- Тебе бы печки закрывать в Бухенвальде – такой мерзавец вышел, – улыбается Сергей Гармаш.
Ну что ж, значит, получился «неприятный тип».
А утром уже Белорусский вокзал.
Ранние астры, иду домой с букетиком.
Иришка долго смеется моим гадким ролевым усикам.