На побережье Карфагена

Это написано авторучкой «Parker», которую кто-то оставил на столике в баре отеля «Neptunia» в Северной Африке, в Тунисе. Мы поехали туда с Ириной, мне очень захотелось к морю. Брели по Москве, конец августа, солнечный день уходящего лета. И вдруг очень захотелось к морю. В центре москвы множество турагенств, мы заглянули в первое попавшееся, нам предложили завтра же лететь в Тунис. Что же лучше, мы полетели.
Загар уже почти сошел, в Москве мокрый снег с дождем, подходит зима, но осталась эта авторучка, она время от времени перестает писать и тогда я беру другую. Стали сниться тревожные сны. Накануне приснилось, что кого-то должен спасти, вывести из какой-то опасности, каких-то детей, их много. И я бегу, они за мной. Но ноги тяжелы, как бывает во сне, и бежим мы медленно. Это грехи и несделанные дела тяготят, не дают бежать легко. И я понял, проснувшись, нужно писать, писать каждый день, хоть по чуть-чуть, чтобы во сне бежалось легко.
Я проснулся среди ночи и посмотрел на Иру. В темноте на ее теле угадываются две светлые полоски от африканского загара. А днем их уже почти не видно.
Я попросил ее, чтобы каждый день, уходя на репетицию, оставляла мне на столе клочок бумаги с одни словом, любым, и я буду писать рассказ.
Ира собирается на репетицию. Помнит ли? Оставит ли мне слово?
Я сбегал в ларек, купил четыре школьные тетради в клетку.
А в Москве оттепель, под окнами внизу снег чернеет на крышах гаражей.

«WELL COME, PLEASE!» - написано на клочке...

Тунис. Песчаный бархан и табуретка на берегу Средиземного моря. Только даль и птицы, пойманные навеки в сети полета, кружатся, кружатся, носятся и не вырваться им из вольного плена. И тьма набегает, украдкой сглатывая огромный африканский закат. И до рассвета теперь только шум волн, шум волн.
А ранним утром снова берег, песчаный пляж. Идет по самой кромке воды человек в белом платке и ведет на веревке верблюда. Он и вчера здесь проходил в этот час, и позавчера. Наученный здешней приветливостью, встаю с табурета и улыбаюсь ему:
- Бонжур!
Но мужчина проходит мимо, будто не слышит. Глаза его, косые, смотрят в разные дали. Один замер, и только кажется, что открыт, взгляд нанизывает на нить пробуждения тихие и невнятные арабские слова, этот глаз уткнулся в молитву. Другой же, наоборот, смотрит куда-то так далеко – за барханы, за край моря, и то ли прошлое видит, то ли будущее – не поймешь. Человек с верблюдом проходит мимо, и нет огорчения, что не ответил он на мое приветствие.
Я и на следующий день говорю ему: «Бонжур!», ничем не отвлекая неспешного прохождения по вечности.
Новая ночь дарит мне африканские сны без видений.
На третье утро человек с верблюдом так же идет по берегу, глаза его так же фиксируют бесконечность слов, что внутри его, и безмерного пространства впереди. И я уже не говорю ничего, никакого «Бонжур», я сам смотрю на море и доволен.
Пройдя несколько шагов по кромке берега, человек останавливается и оборачивается ко мне. Я молчу.
И тогда, не глядя никуда и, кажется, не разжимая губ, он произносит:
- Well come, please! - предлагая мне прокатиться на верблюде.
- Thank you, - отвечаю я, - спасибо.
И мы остаемся при своем; он – шагает по берегу навстречу солнцу, я – гляжу на Средиземное море с табуретки, почти утонувшей в песчаном бархане.