Червяки

Иду на работу, слегка опаздываю, и думаю: а не поехать ли автобусом до метро? Я конечно люблю ходить пешком вдоль парка, но я же могу опоздать. Что-то шепчет: ехать автобусом не надо. И правда, подходя к дороге, вижу: автобусы стоят печальной неподвижной очередью до самого метро. Какой же я умный – все едут, а я иду, наслаждаюсь прогулкой с чистой совестью, ведь на автобусе я бы решительно опоздал. Выхожу к дороге вдоль парка - нет, я не самый умный: к метро идут люди, одни за другими, бодро и целеустремленно, и задницы конски подрагивают от этой целеустремлённости, и то, что все идут вдоль колонны автобусов, придает этой целеустремленности еще более мощный смысл и четкий ритм. Иду себе гуляющей походкой, ведь автобусы стоят. Поедь я на автобусе, я бы точно задержался, но все идут, из каждого проулка вливаются новые и новые пешеходы – группами, колоннами, все идут. Меня укалывает совесть: а не поспешить ли, видишь, как идут все, кто не хочет опаздывать! И это «все», – как только я думаю, – становится «мы» – мы все спешим на метро! У дверей станции замечаю, что изрядно взмок от такой быстрой и целеустремленной ходьбы. Это не было прогулкой, я и дороги-то не видел, только головы, спины и конски подрагивающие детекторы целеустремленности. Не получилось прогулки, жаль.
А октябрь к концу своему согрелся, и прогулка была бы хороша, приятна – жаль.
Вечер. Иду через лучи дорожных фонарей вдоль такой же мертвой колонны автобусов, только она вся электрически освещена и кажется единым тоннелем без входа и выхода. Иду и радуюсь, что не стою сейчас, а бреду себе домой. Пусть накрапывает дождь, а у меня ни зонтика, ни шапки, я несу сумку над головой, и хорошо – не капает, и вроде прогулка после долгого рабочего дня. Пусть все едут в этих стоящих автобусах… если б каждый из них открывался с торцов, и кабины и хвоста, можно было бы идти из одного в другой по освещенному коридору, а не стоять печально после трудного дня. Я иду с сумкой на голове, дождь накрапывает по мелким лужам и мокрому в искрах отлетающих дождинок асфальту. И тут я вижу в фонарных прострелах, что весь асфальт, вся дорога усеяна дождевыми червями. Надо же, в конце октября попросыпались и выползли – летний привет. Червяков то я не очень люблю, и жутковато, когда их так много на темной осенней дороге, но всё же лето припомнилось. И тут же страшная мысль: я представил ту утреннюю толпу спешащих ног – все черви передавлены. Не то чтобы жалко этих червей, нет, но жутко – столько раздавленности по всей дороге. Отгоняю представившийся кошмар – слава богу, нет слепой целеустремленный тысяченогой толпы; поднимаю глаза: впереди, различимая в колодцах фонарных столбов, растворяемая, стираемая в межфонарной темноте, идет толпа, такая же, только тихая, медленная, выдавившая из себя где-то там на своей работе эту целеустремленность – раздавленная толпа. В свои дома люди возвращаются бесцельно, не хотят повторять этого суетного дневного ужаса – идут медленно домой и не желают утром снова спешить туда. Но поспешат, затопают целеустремленно. Толпа невидимым в темноте катком давит червей, обалдевших от некалендарного лета, о котором никто в толпе уже не помнит. Я перешагиваю, притормаживаю, обхожу, и чувствую, что мешаю кому-то невидимому, создавая на дороге неудобство общему потоку – не иду как все, медленно-бесцельно. Это не «мы» и даже не «все», потому что всех не видно, я иду по поребрику, по самому краю дороги, и дойдя до ведущей к моему дому улочки, приглядываюсь: по асфальту разбросаны ветром красные черенки осенних листьев, и жёлтые тоже. Может, это я их принял за червей?