Александр Панченко

СОЛНЕЧНЫМ УТРОМ О ЗВЕЗДНОЙ БОЛЕЗНИ

Или, к примеру, звезды. Не те, что «зажигают, значит это кому-нибудь нужно», а те, что в теликах звездят, медийные, так сказать персонажи.
Вот говорит: «Я – звезда».
Смотрю в ночное небо и думаю: «Неужели?»

Александр Михайлович Панченко, академик, специалист по древнерусской литературе, первую лекцию на нашем курсе начал весьма своеобразно, настолько запоминающимся образом, что вот уже более четверти века, а я помню. Солнечное утро в аудитории, студенты шумят-шушукаются в ожидании. Панченко припоздал, прохаживается перед кафедрой, о чем-то думает, а мы все шумим, а он все ходит, и вдруг как шарахнет ручищей по столу: «Мерзавцы!» – громоподобно. Мы замерли, стал внятно слышен треск люминесцентных ламп. Тогда он продолжил:
- Большевики – мерзавцы! Как опричники Ивана Грозного, первое, что сделали – отреклись своих имен и перешли на клички. Все эти Троцкие, Ленины, Сталины, вся эта бесота с партийными прозвищами. Потому что своим именем творить то, что они творили попросту невозможно!
Так и открывалась нам Древнерусская литература в актуальных ассоциациях с недавней эпохой, которая еще преспокойно жила-доживала в те безымянные девяностые.
Так мы узнали Панченко.
Спустя три года был большой всероссийский семинар, съехались ученые, педагоги, методисты. Шел доклад о фольклоре, в той же аудитории под привычный легкий фон перешептываний. Вдруг все стихло. Я оглянулся на дверь: пригнувшись, вдоль стеночки крался к свободному стульчику Александр Михайлович. Вот силища этот Панченко – всё стихало при его появлении. Он сел с краю, и до конца доклада звенела общая внимательная тишина. То есть, он даже слушал так, что всё умолкало.

***
Психологическая возможность культа личности…
…мой большой друг сейчас в опасности, он всерьез сказал: «Вот <…> – это должно стать брендом!» Многоточие в значках «больше-меньше», которые мы привыкли называть косыми скобками, не поверите – имя! Имя моего друга! Он так всерьез и сказал: вот имя мое должно стать брендом. И я понял: друг сбрендил, или почти сбрендил. И, подумав об этом, заодно подумал и о природе культа личности, итак…
Психологическая возможность культа личности – парадоксальная самоидентификация, где в первой ступени эффект раздвоения «Это – не Я, это – Он», а во второй – соединение, слияние, уподобление, принятие «Он – Я».
Что случилось, к примеру, с Джугашвили?
Первая ступень – эффект раздвоения: «это не я» (начало любого зла – в самооправдании), «это не я, а Сталин» (то есть народ, государственная необходимость, воля истории в конце концов. А «Сталин» как раз этому всему принадлежит. Не я, Джугашвили, – Сталин принадлежит!). На следующем шаге уже катастрофа: Я – Сталин. Признать это всерьез – катастрофа. Вдруг проснуться с этой мыслью, проснуться в этой мысли: «Я – Фердинанд восьмой!» И тут вдруг кто-то шепчет рядом, кто-то в это верит, или почему-то хочет, чтобы Джугашвили поверил (а этот «кто-то» всегда рядом, за плечом буквально стоит), он говорит:
- Да, ты велик, ты – Сталин!
А Сталину все можно, Бога-то нет, Бог – упразднен, и спасения – нет. Разве что смерть отмерит человеческий останок, чучелко, на которое была натянута шкурка вождя, маска, безымянная такая – Сталин.
И спасать его уже будем не мы, понятное дело, – самим бы спастись.
Державин Гаврила Романович точно выразил дистанцию с этим «Я»: «Я – царь, я – раб, я – червь, я – бог»
Гаврила Романович знал, что это я – не я, а состояния, отношения: восторга, удрученности, захваченности, досады. И цена этим состояниям – в их изменяемости, изменчивости, ускользании – они лишь отражения.
А психологический механизм («я – Сталин») предполагает гибель личности, отказ от нее. Той личности, что сложилась годам к двум-трем примерно, когда называвший себя в третьем лице ребенок вдруг, наконец-то, сказал «Я». Прежде было: Ося хочет кушать, Ося хочет гулять… и вдруг: Ося – я. Я – хочу есть, гулять, спать.
То есть – принял роль, слился, взял имя. И за это имя, этим именем совершит все и за все ответит.
Повторное расподобление: «это не я, не Ося, это – Сталин» и сразу же за тем «я – Сталин» – личность гибнет необратимо.
Что предельно противопоставлено этому детерминизму, этой гибели?
Бог.
Идущий вопреки и наперекор, в противоположном направлении: Бог становится человеком и умирает за человека.
Причем своей волей, своим именем, самим собой.
И потому Он – Бог.
И нет других богов.