Никогда не ври, никому, ни при каких обстоятельствах
Еще один оборванный в бесконечность лист календаря…
Особый день, Алексей Евгеньевич принят на режиссерский факультет на Моховой.
Я туда поступил в 55 году.
Набирал Голиков, на экзаменах помогал Голикову Женя Калмановский. Моей ноги в эти дни там не было – Леша сам поступил. Он шел к этому несколько лет. Счастлив безумно. Голиков спросил:
- Зачем вы поступаете, театр же разваливается, гибнет?
Леша ответил:
- Все гибнет, и никто не знает, что будет дальше.
В МУТНОЙ ВОДЕ
- Мне кто-нибудь объяснит, почему абитуриентка ловит воображаемую, простите, рыбу, простите, шваброй?
- Евгений Соломонович, это условность.
- Вадим Сергеевич, при всем моем уважении к вам, это не условность, а швабра. И если я правильно понял задачу для будущих, простите, режиссеров, каждый из трех выбранных предметов должен стать поворотным в этюде. Воображаемыми могут быть река и рыба, но швабра – конкретный предмет, она не может быть воображаемой удочкой, иначе зачем придумывать эти, простите, этюды? А ловить рыбу шваброй – идиотизм, чтобы там ни воображал себе абитуриент. Я допускаю, что режиссер может стать идиотом, но не приветствую обратной последовательности.
Евгений Соломонович Калмановский прищуривается, почесывает бороду, закуривает сигарету «Dunhill», а второй педагог справа от него, глядя куда-то в воображаемую даль, интересуется неизвестно у кого:
- А почему, собственно, присутствующие здесь критики позволяют себе резкие безапелляционные суждения?
- А вы, простите, кто? – интересуется Калмановский.
- Я педагог на будущем курсе, режиссер...
- Уверены?
- В смысле?
- Простите, я видел ваши спектакли, хорошо, что под рукой у меня не оказалось этого предмета, которым чем-то обаявшая вас абитуриентка только что ловила рыбу.
- Вадим Сергеевич, – вспыхивает педагог, – Евгений Соломонович ведет себя оскорбительно!
- Просто с Евгением Соломоновичем не надо спорить.
- А что надо?
- Слушать. Я для того Евгения Соломоновича и позвал.
- Для чего «для того»?
- Для ясности, пусть это и не всегда приятно.
Из моего дневника: 9 сентября 95г.
Первое занятие с Калмановским не обмануло моих ожиданий, а они были весьма и весьма высоки.
- Поймите ребятки, что когда-то приходится раз и навсегда выбрать между честью и успехом.
Сам Евгений Соломонович сразу производит впечатление человека, этот выбор однозначно совершившего.
Из книги «Хлеб удержания»
Женя Калмановский...
Папин друг.
Когда поступал в театральный, он консультировал меня на предмет написания рецензии о спектакле – было такое задание.
Отец впервые и однажды обратился к кому-то за содействием моим потугам.
Потом он преподавал у нас, пожилой, с палочкой и в кипе, потому что на голове были язвы то ли псориаза, то ли еще чего. Первое занятие по курсу "Система Станиславского в практическом применении" начал так:
- Главное во всем случившемся – встреча, наша встреча. Не уверен, что имею какие-то ответы, но, надеюсь, у вас есть вопросы. Самые тупиковые и трудные – попробуем вместе их решать.
Вопросов не последовало.
Тогда он просто начал что-то рассказывать в лекционном режиме.
Одно занятие, другое...
И курс "заскучал".
Обратились к мастеру, чтобы отменил эту ненужную общетеоретическую муть.
Я страшно расстроился, потому что Евгений Соломонович, умный и прекрасный, глубокий и интересный – папин друг, и именно поэтому я не могу ничего сказать. Все же я попытался, но тут же был коллективно отбрит:
- Он твой хороший знакомый, поэтому ты заступаешься...
Боже, как стыдно – заступаюсь за Калмановского – перед кем?
В аудиторию зашел Володя Михельсон – мой старший товарищ – режиссер и актер. Он сказал:
- Если у целого курса режиссеров нет вопроса, который они жадно хотели бы задать Евгению Калмановскому – вам вообще вряд ли интересна ваша профессия.
Тем не менее, занятия, не ставшие встречей, прекратились.
Потом тяжело заболел папа, время от времени звонил Евгений Соломонович:
- Как Женя? Обними его и целуй Аню в щочку.
- Женя все такой же шутник, – вздыхала мама.
Он пошел завлитом в Александринку, и тяжело поднимал этот полумертвый академический кошмар.
Я закончил четвертый курс с весьма успешным преддипломом.
Калманосвский предложил поставить в Александринке диплом: "Игроков" Гоголя с приглашенным артистом.
В главной роли Ихарева – Николай Лавров.
Неожиданно счастливо обещала сбыться мечта.
Коля, когда-то занимавшийся у папы в студии народного театра, сыграл в последней его работе, телеспектакле "Ричард II" роль герцога Болингброка. А я – в эпизоде – слугу Болингброка. В какой-то драматический момент Коля-Болингброк протянул мне тяжелый чугунный ключ:
- Запри все двери.
Когда я поступил в театральный, отец подарил мне этот ключ:
- Леша – связь времен: я – Коле, а Коля – тебе.
7 мая в 16.00 я должен был быть в Александринке, чтобы составить с Калмановским распределение.
Опоздал на сорок минут.
Меня с упреком во взоре встретила его помощница.
- Евгений Соломонович, я задержался на репетиции...
Он лежал на диванчике, левая рука опиралась на палку, был очень бледен, тихо ответил:
- Леша, ты никогда не приходишь вовремя, в тебе нет этого чувства.
Так мы и составляли распределение: он лежал, а я записывал.
Закончили, он обратился к помощнице:
- Таня, (Наташа? Лена? Нина?) напечатай, пожалуйста, это и отдай на подпись Сащенке...
Г. А. Сащенко тогда руководил Александринкой.
Потом мы долго спускались к машине. На третьем лестничном пролете, Евгений Соломонович остановился перед зеркалом и стал расчесывать бороду:
- Что-то раздражаюсь, наверное, плохо себя чувствую...
Он очень смешно это говорил, с грустной иронией.
Внизу ждала белая "Волга":
- Пока. Поцелуй – Ане, поклон – Жене. Скажи ему, что мы все сделали хорошо.
А 8 мая его не стало.
Вечером мы с отцом и мамой налили по рюмке:
- За Женю...
Папа сидел в инвалидном кресле и молчал.
А мама сказала:
- Леша, знаю твой резкий характер, но запомни: чтобы ни было, береги друзей. Все бывает, самое неприятное и тяжелое, но дороже всего – люди. Женя был настоящим другом.
Из моего дневника: 30 декабря 96г.
Уходит високосный год.
Чем старше, тем острее и ощутимее это чувство високосности.
Евгений Калмановский. Таким я представлял себе Деакрта, бесстрашного и умного. За полгода он говорил: «Кончу плохо, уверен». И еще: «Сынок, никогда не ври, никому, ни при каких обстоятельствах»
Юмор, жесткость оценок, ясность мысли, и глубокая выстраданная человечность. Если когда-нибудь, все же, сделаю «Игроков» Гоголя, в программке непременно дам посвящение: Евгению Калмановскому, учителю.
