Не верю

И зал был неполон, и зрители особенные - поднимались по ступеням, держась друг за друга, мужчины и женщины в темных очках с тросточками, две девушки рядом со мной вставили наушники, вот-вот из них зажужжит трансляция: "На авансцену выходит женщина в белом платье и красной шали..." Но еще не началось. Сперва вышел режиссер в очках, Михаил Фейгин, и стал говорить казалось бы ненужные, но очень правильные слова: "Попробуйте отнестись к ним не как к людям с особенностями, потому что все мы с особенностями... А играть они будут хрестоматийную пьесу "Гроза", Островского" И затряс, грохоча, большим листом из оргстекла человек в белом костюме, особенный человек, с ангельским диагнозом. И далее - все были особенными, но общей особенностью всех было то, что их физическая природа явным образом ущемлена, но их актерская, сценическая, человеческая природа стократно восполнена их общностью на этой сцене. Мы все знаем, что такое актерский ансамбль в настоящем театре - когда это хороший ансамбль - это коллекция различных совершенств, самодостаточных и завершенных; а здесь ансамбль - это единое тело, где каждый восполняет недостачу другого, и оттого феноменальное театральное впечатление. Когда за лишенного голоса под его артикуляцию звучит другой, а жесты сурдоперевода становятся пластическим метаязыком общей жажды высказаться. О чем их "Гроза"? Все классично, как у Островского: "Отчего люди не летают, как птицы" - но общий голод о небе, о прощении, о глубокой и простой любви - так невозможно сыграть, так можно только выжить - выжить каждую роль, каждую сцену, каждый разноголосый эпизод. Я смотрел на них, играющих на площадке ЦИМ эту "Грозу" и, как молнией пораженный, до слез, шептал про себя: "Не верю!" Не верю, что я соучастник этого настоящего театра, настоящего и забытого счастья общего действа, славящего жизнь и тоскующего о полете.