Эльза-кепка

Татьяне Колгановой

Аудитория №1, "единичка", "копейка", прославленного ЛГИТМиКа самая маленькая, она налево от входа за будкой вахты. В блокаду там был морг, куда сносили умерших от голода студентов и педагогов института. Там обычно проходят первые консультации-знакомства - отсев. В нее идут репетировать, когда больше негде:
- Будьте добры единичку, пожалуйста…
- Что, репетировать больше негде? - сухо выкашливает Кепка и, сняв с гвоздика на щитке ключ с биркой, сует в окошко вахты.
Вахтеры неохотно дают «единичку», потому что ночами там спят, составив в ряд венские стулья и бросив на них два ватника. Но Кепка никогда не спит ни там, ни в любом другом месте, Кепка – немка, зовут ее Эльза, она знает, что спать на дежурстве не положено.
- Ну Эльза Петровна, ну, пожалуйста, уже десять вечера, мама беспокоится, а я еще долго репетировать буду, ну можно позвонить?
- Не положено.
Или:
- Эльзочка Петровночка, дорогая-хорошая, ну на секундочку – свидание перенести на попозже, он же на мороз ждать пойдет!
- Нет.
Или:
- Эльза Петровна, вас ректор вызывает.
- Пусть сам сюда идет, я на дежурстве.
В огромном зеркале холла театрального вуза отражается светящаяся будка, склоненная спина несчастного студента/студентки, лепечущего в оконце вахты свою мольбу и над ним/ней непреклонная кепка Эльзы.
- Владимир Викторович/Александр Александрович/Вадим Сергеевич, можно я на минутку сбегаю позвонить домой?
- Можно, но бесполезно – сегодня Эльза Петровна на вахте – все педагоги тоже в курсе – Кепку не прошибешь.
Рядом с журналом выдачи ключей маленький приемник, из которого мурлычет классическая музыка, подчас Эльза даже не отвечает, а просто делает музыку громче и закрывает глаза. Мегера.
Но как странно устроена психика – с годами тех, от кого натерпелся, начинаешь любить; память почему-то не теряет их в череде настоящих и серьезных событий; а если кто-то однажды чем-то тебя удивил, то…
Суровой зимой в театр на Литейном мастерская Петра Фоменко привезла из Москвы звездные «Волки и овцы». Конечно, не попасть – все раскуплено, и на ЛГИТМиК отложили лишь десяток входных. Но студент хитер, придумали: те, кто с билетами заходят в фойе, раздеваются в гардеробе и поочередно идут курить на улицу, предварительно предупредив билетерш, что сейчас вернутся; а те, кто без билетов, оставив шубы-куртки-шапки в институте, бегут по Моховой на Литейный, берут у курящих билеты и ныряют в театр. Билетерам предъявляют надорванные квитки, а «курящих» билетеры и так запомнили. Вдоль стен и в проходах зала битком укучковался почти весь театральный институт.
Спектакль сыгран, разгоряченная толпа без шуб-курток-шапок бежит, окруженная облачком ночного зимнего пара по Литейному, Белинского на Моховую к заветной двери Альма-Матер, и тут – облом, дверь заперта. Звоним в звонок – никого. Ткнулись в стекло, всматриваемся: сквозь двери предбанника за лестничным полумаршем слева светится вахтерская будка – в ней пусто. Неужели Кепка бросила пост? И вдруг справа из-за рамы двери показывается танцующая фигурка – перед огромным зеркалом фойе под неслышную нам музыку из невидимого приемника самозабвенно танцует гроза и цербер ЛГИТМиКа – непрошибаемая Эльза Петровна. Она не слышит дверного звонка, но крутанув тройное фуэте, замирает и видит прилипшие к стеклу удивленные лица…
Провернулся ключ в большой входной двери, Эльза Петровна стоит, опустив глаза, а мы, один за другим, почему-то на цыпочках, проходим мимо нее и незаметно разбредаемся по аудиториям. Когда одетые возвращались обратно мимо вахты, Кепка невозмутимо сидела в стеклянной своей банке, принимая под расписку ключи, приемник молчал.
Через несколько лет после окончания института в пасхальную ночь мы с компанией оказались на Моховой – на скамеечке во дворе разложили куличи-пасхи-яйца, пошла по кругу бутылка кагора, и вдруг зарядил дождь – ночной-пасхальный-первый-весенний. Собрав снедь в пакеты, побежали под навес родного крыльца. За дверным стеклом и лестничным полумаршем светилась будка, и там сидела Эльза, несменяемым дежурным нашей юности. Звонить не стали, она сама нас увидела, спустилась и открыла двери:
- Христос воскресе, Эльза Петровна!
- Как же я рада всех вас видеть! Вот, возьмите «единичку», идите и празднуйте.
Моховая улица уже нового тысячелетия, дождливая пасхальная ночь. Бледно мерцает стекло заветной двери, отражая фонарный свет и слегка пропуская слабенький блик от лампочки вахтера. А слева от входа в первом этаже ярко горит окно самой маленькой аудитории ЛГИТМиКа – там мы, как в солнечной пещере воскресения радуемся нашей встрече. И перед огромным зеркалом в фойе под тихое мурлыканье приемника танцует маленькая женщина в большой кепке – самая строгая, самая любимая.