"Римские элегии" и "Иваново детство"

Учить стихи – развивает память? Читал «Римские элегии». Сколько раз слушал в исполнении Бродского, но как музыку – слова не запоминались, смысл был невнятен. А тут обожгло одной строчкой, другой, и как только вник в смысл, уловил связь образов – огромный текст запомнился сам собой. Уча стихи, тренируешь воображение и внимание, улавливая связи – от фонетических до смысловых и образных. Это приучает искать внутренние связи во всем. И цифры запоминаются, как стихи, и телефонный справочник становится поэмой.
"Римские элегии" надо читать тихо, без жима, абсолютно отпустив волю и сознание – эти образы не донести – они доходят сами. Например: «Славься, круглый живот, лядвия с нежной кожей – белой на белом, как мечта Казимира…» – как это рождается: белое на белом тонко импульсируется из нежной с предлогом «с». Почти получается снежная, дополнительный оттенок. Речь идет о мраморе, о женских скульптурах и получается – нежная-снежная, белое на белом – мечта северного русского художника Казимира Малевича. Мгновенный периферийный отблеск в северный дым из вечного Рима. Я дочитал элегии уже в который раз, плакал; завидовал и плакал, как ему так даровалось. Впрочем – из одного духа все – и он, и Марина, и Осип, который Мандельштам. А кто до них – Пушкин, Батюшков? В письме к Вяземскому многие слова о суете, сутолока новостей, и вдруг в конце, последней строкой, без предисловия и продолжения: «Батюшков умирает». Как резануло. А Коля Рудик говорил, что Бродский – одеколонный поэт, все же не услышал его – жаль. Хотя многое я услышал, благодаря Коле – того же Пушкина в «Маленьких трагедиях».

Тарковский «Иваново детство». Ощущение, что не хватило материала на фильм. Все выставлено, все наигрывают. Стильные гримы, стильные ракурсы. В войне – как в Крыму. И что хотел показать – судьба мальчика необратима? О чем сообщение, о его гибели? А остался бы жив? Хотя мальчик замечательный, и сны тоже. Но Тарковский здесь, похоже, еще ищет, знакомится с собой.