Последние ласточки

Раздели судьбу страны, в которой ты родился...
Честертон

- Пока у тебя нет детей, можно быть в России патриотом. Потом становится страшно за их судьбу, не за свою.
Вот мы и тронули, родная, эту тему. Как ты удивлялась мне: "Злобин, ты же в юности говорил, что "корнями вшит!", а теперь все прогуливаешься по Европам да поругиваешь отечество".
С твоих слов, мне тогда казалось, что ты тоже – "корнями вросла". Хочется написать поэму про мальчика из Питера и девочку из Москвы, которые подружились в Анапе в 1986м, когда рванул Чернобыль. Иначе бы они никогда не встретились, потому что прежде девочка ездила исключительно в «Артек», но в тот год в «Артек» привезли облученных детей... Мальчик играл в духовом оркестре, а девочка танцевала на дискотеке в розовых болгарских тапочках. Однажды они в южной темноте рванули за территорию лагеря «Дружба» в дюны под звезды к шелестящему морю и, возвращаясь, она порвала платье – перелезая через ограду лагеря. А потом она уехала, а он в тоскливом пересменке ждал, что родители возьмут ей еще путевку, на последнюю смену лета. Так и случилось. Но она, вернувшись, на мальчика даже не смотрела, а мальчик с ума сходил – почему? Оказалось, ей какое-то дурное письмо пришло, она думала, что письмо от мальчика, обиделась. Мальчик во влюбленной напасти перемахнул ограду лагеря и пил из фляжки в этих дюнах под этими звездами с этим морем на брудешафт, и простудился, попал в изолятор. Она навещала его, летели записки в форточку. «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок» – цитировала она Есенина. И снова разлука, разъезд – догорало детское наше лето. Прощались в беседке под шелестящей маслиной, она плакала, он утешал:
- Ну не плачь, почему ты плачешь, я же буду тебе писать?
А она все плакала.
- Почему?
- У меня, – она глубоко вздохнула, – украли болгарские тапочки.
Такой смешной роман.
Он приезжал в Москву, стоял под горящим в снежных сумерках окном, она попивала сок и смеялась в форточку.
Потом она училась в московской Финансовой Академии, а он Театралке в Питере, ему после четвертого курса выписали почетную стипендию «Мейерхольда», поехал в Москву на вручение. Она встретила на машине, повезла в кафе – праздновать:
- Поздравляю, Злобин, ты теперь режиссер!
Еще на годы разминулись, она занималась евронедвижимостью, а он прел в театре и на съемочных площадках... Потом он переехал жить в Москву – редкие звонки: «Привет – привет», она уже работала в престижном банке, вышла замуж, свадьбу справляли на родине мужа. Родилась дочка.
И вот она в Израиле, потому что на родине «тревожно».
Наверное, напишу эту поэму, когда-нибудь, когда все мы где-то встретимся и простим друг друга. Напишу эту сказку для твоей дочки.
Скажу два слова о «патриотизме»: "Раздели судьбу своей страны..." – о чем пишет Честертон?
Не волнуйся, мы ее всецело разделяем, мы и есть «судьба своей страны».
Иногда эта судьба – разлука или изгнание.
Или – уйти из Вифлиема в Египет, пока Ирод чинит погромы.
Так что – береги дочку от тревог, защищая настоящее будущее Родинки.

И фиолетовая тень
легла на складки платья
                              Рильке

Жили тогда, как в сказке:
Солнце сжигало краски,
Море множило ласки,
Ночь смывая на нет;
Праздность, лето и вина,
И судьба неповинна, –
Мне ведь было пятнадцать,
Вам – четырнадцать лет.
Дальше каждому ясно –
Это время прекрасно;
День сгорал безопасно,
Как бенгальский огонь.
Неприятные слухи
О беде и разрухе
Улетали, как мухи,
Заприметив ладонь.
Дело даже не в лете,
А в особой примете,
Незаметной для строгих
Невнимательных глаз.
Верьте или не верьте,
Но в сгорающем лете
Отражение смерти
Не тревожило нас.

Целую.