Прости, деда!

Дорогой дед, все помню.
Как в этот день в 86 году я сказал, что не смогу ехать с тобой на дачу, примчусь через день.
На дачу твоей второй жены, профессора ботаники – сколько там было цветов! И в Ленинградском Ботаническом саду мы с тобой гуляли, там рядом ты и поселился.
Мама очень ревновала – ведь такая преданная любовь к её матери, моей бабушке Нине Федоровне – полтора года за ней, лежачей, ухаживал – до самой смерти. Мама думала – свихнешься от горя, решили съехаться: ты из своих двух огромных комнат в самом центре, а мои мать с отцом – из двухкомнатного почти выплаченного кооператива на Черной речке – в ужасный блочный дом на Комендантском в трешку – лишь бы вместе.
Через полгода ты забрал фиалки и кактусы и съехал к профессору ботаники Татьяне Сергеевне на улицу Рентгена близ Ботанического сада.
Не стало Татьяны Сергеевны, ты принялся наспех раздавать все барахло, что обросло твою жизнь, помирился с мамой моей, твоей дочерью. Мы стали изредка встречаться, я узнал, что на досуге ты переводишь французские и английские детективы. А бабушка моя, Нина Федоровна, первая твоя – 11 языков знала. А ее мать тебя терпеть не могла и с презрением шипела: «Дворяне!» – она-то была мещанкой, чем гордилась.
Дворяне. Среди твоих бумаг нашелся черновик письма – твое отречение от матери, от Марии Владиславовны Данской, пианистки, любимой ученицы Глазунова – ее расстреляли в Самаре в 32м. Невыясненным осталось, почему в 12 лет ты ушел из дома – мать выгнала – как, что? А сестра твоя, Манона была замужем за моряком, дядей Сеней. Потом узналось, что он был начальником лагеря, где-то под Красноярском. Семейные контрасты.
В детстве ты мне рассказывал, как в Берлин въезжал на танке, ан нет – всю войну в Академии связи и не выше полковника – куда бы тебя еще, Данский Анатолий Сергеевич, пустили, хорошо, хоть жив остался, дочку вырастил.
Цветов сегодня много было, мы в Ботаническом саду МГУ играли спектакль. Там толпы гуляют, повсюду цветы и оранжереи, а в пруды выпустили рыб, зимовавших в огромных аквариумах в подвале.
Сколько у тебя было фотографий и слайдов – все цветы, цветы, как на даче твоей Т.С. – профессора.
Куда не поехал я с тобой утром 26 апреля 1986 года.
А вечером мне позвонили, и поехал.
У калитки тянулся трубопровод, колесо дачной тележки зацепилось за трубу, ты потерял равновесие.
Я помню, как маленьким гостил у вас с бабушкой, Ниной Федоровной в Царском селе – кровать была огромная, я на нее закарабкивался. Че я не поехал-то с тобой, что за повод такой важный, что не вспомнить даже?
А как ты подарил мне бильярд, и шарики так весело было бросать с балкона.
Как сфотографировал меня после первого юнговского похода, у твоей дачи на берегу озера, а потом вручил «четвертак целковых» ко дню рождения – на покупку гитары.
Гитару я тогда не купил, только через четыре года мне мама подарит дорогущую «Muzimu classik» в день, когда я схлопочу трояк в Герцовнике за языкознание: «Как ты можешь, твоя бабушка знала 11 языков!» – будет сетовать мама.
И еще дождливое лето с тобой в Масалаце, где только и помню огромных зеленых навозных мух в сортире во дворе, прогулку к Чертовой пещере, которая оказалась не больше нашей комнаты в пансионе, зацепившийся за штанину рыболовный крючок, горючие слезы – шли из кино, где посмотрели «Капитан веселой «Щуки»», про героических наших моряков, как всегда принявших последний и решительный, неравный и…
Банку консервированной фасоли и копченый сыр, как я давился ими в пять утра «на дорожку», когда мама забирала меня от тебя – в три недели нестиранном белье, чумазого и, наверное, счастливого.
Неподалеку от семейной могилы в Парголово руина часовни. Где – это ты рассказывал – поп Гапон устраивал сходки и провоцировал. За нее надо повернуть налево – там и Нина Федоровна, и Анна Григорьевна, дразнившая тебя «дворянином», и мой отец.
Еще вспомнилось – на фоне какой-то руины играем в бадминтон, навреное это в Царском селе? И кормим белок в Павловске.
В первых числах мая 86 года вообще невозможно было ничего толком устроить. Во-первых – майские праздники, ты же не мог ждать, пока они пройдут. А во-вторых – в тот же вечер 26 апреля рванул Чернобыль – и всем вообще стало ни до чего.
На зеленой армейской буханке с красным крестом везли тебя с дачи из Горьковской в Ленинград. Потом забирали со Второй Березовой – как любили мы гулять по Каменному острову! И поехали на новооткрытое Ковалевское кладбище.
Там ты один. То есть там всех полно-переполно и конца края не видать во все стороны, но никого из близких – ни Нины Федоровны, ни Татьяны Сергеевны рядом нет.
Отец тогда в машине этой армейской странную вещь сказал: «Ехал ты Леша с Анатолием Сергеевичем покойником, и так отрешенно, так безразлично смотрел на его ноги. Потом и на мои так же будешь смотреть. Было обидно.
И неправда. Когда отец умирал – я вообще сбежал из дома, помчался в церкву за попом – на ночь глядя. Не застал ни попа в церкве, ни папы уже, по возвращении.
То есть получается – я и с дедом не поехал, и от отца убежал – хорош.
26 апреля мы играли спектакль… в Ботаническом саду. Вот прямо в оранжереях маленький театр и нас туда пригласили именно в этот день.
Таких совпадений не бывает.
То есть только такие и бывают.
И весь день о тебе я ни разу не вспомнил.
Прости, сам понимаешь – спектакль.