Бродский «Дело №69»

ФРАГМЕНТЫ ОТЗЫВОВ НА СПЕКТАКЛЬ «ДЕЛО№69, ПОСВЯЩАЕТСЯ ЯЛТЕ»
в театре п/р Елены Камбуровой сезон 2008-2009 года

Игорь (фотохудожник) и Людмила (журналист, редактор) Гневашевы

Спектакль не отпускает. Вспоминаем до сих пор это захватывающее действо с яркими эмоциями, человеческими страданиями, неумолимостью рока, мы ведь просто бессильны перед судьбой. Актеры великолепны. И очень здорово решен звуковой ряд – голоса актеров сливаются в фантастическую феерию из звука, света и стихов Бродского. Спасибо.

Ольга Егошина, критик, из статьи «Летка-енка» и Бродский

В Театре Камбуровой попытались прочитать стихи известного поэта – хорошие актеры не спасли постановку от неудачи.
Немного странно, что никто не объяснил молодому режиссеру, берущемуся ставить великого поэта, что ритм и логика разворачивания стиха не терпят перерывов и вставок. И уж совсем чудовищно смотрятся введенные режиссером вокальные и танцевальные номера. То Героиня споет романс или «Джамайку», то все вместе сбацают «Летку-енку».
Постановка «Дела № 69: Посвящается Я…» не сложилась, похоже, уже на уровне замысла. Спектакль «Дело № 69. Посвящается Я…» дает прекрасный пример пути, на котором тупик.

Игорь Минин, ведущий радио «РетроFM»

А я в 68 родился. И летку-енку люблю. И я ж её не могу помнить, ну, как она появилась, как модной была, но такое впечатленье после увиденного спектакля – что помню. Она была и я был. И стихи эти вот были. Только-только появившиеся на свет. И Ялта была такая, и плащи, и пыльники, и шляпы, и вино тётя с дядей пьют, и тётя пьянеет быстро, становится веселой: поет про Ямааааайку.
Я когда уже подрос и стал безраздельно владеть проигрывателем, вовсю гонял эту Ямайку. Она на 78 оборотов еще, до сих пор есть! С обратной стороны там веселая песня про попугэллу – это попугай так будет по итальянски. Но этого ж можно и не знать! Чтоб загадошно было.
И можно детективную историю придумать с участием тёти, дяди, шляп и пыльников. Детективная история – вообще всегда хорошо, особенно, когда бархатный сезон вокруг, и Ялта, и любовь.
С любовью, Гоша.

Марина Зайонц, критик, из статьи «С притопом и прихлопом»

Чего тут только нет – и отрывок из нобелевской лекции, и кусочки стихов, и “Лили Марлен” Бродский поет в своем же переводе. И страшные сомнения душу теснить начинают. В фойе музыка звучит, забытые песни 60-х годов. По мысли режиссера, в спектакле наравне с автором должна быть представлена эпоха. Ну или время. Бродский с временем своим никак не сливался, ломал все рамки, рушил границы, ничего более тошнотворного для него, чем эти ужимки и прыжки под популярную музыку тех лет, и представить нельзя. Но Злобину, видимо, так не кажется. У него, прерывая стихи, то Робертино Лоретти “Ямайку” пропоет, то летку-енку артисты станцуют.
Пять действующих лиц, и пять вполне хороших, симпатичных актеров творили на сцене не пойми что. И Бродский стараниями режиссера и актеров опошлился и как-то поглупел. А уж это, господа, простить никак нельзя.

Марина Бородицкая, поэт и переводчик

Спектакль просто замечательный. Внятно и на редкость естественно (Цветаева
бы сказала: “по голосовой волне”) звучащие стихи, чудесный актерский ансамбль, лаконичная, элегантная сценография, – в общем, сплошное наслаждение.
Спасибо всем!!!
Я совсем не умею спорить с критиками и вообще теоретизировать вокруг поэзии и тем более театра, но просмотрела обе статейки… Плюньте и разотрите, ей-богу! Какие-то расхожие, заезженные обороты, тоскливые, как заученная скороговорка экскурсовода. Убогость их ЯЗЫКА (не Бродский ли ставил язык выше всего?) – вот главный аргумент в Вашу пользу. У обоих критиков (Зайонц и Егошиной) ужасно не хватило простых и как воздух необходимых оборотов вроде “по-моему” и “на мой взгляд”. А по-моему, если критик хватается за безапеляционность, значит, другим оружием он/она вообще не владеет. Уф!
Мне показалось, что спектаклю удалось очертить вокруг всех присутствовавших
некий круг света, выстроить невидимый купол, под которым дышалось по-особому; а какие для этого использовались стройматериалы, да смешивались ли разные стихи разных лет – не всё ли равно? Вы победили – и пусть, кто может, сделает лучше!
Остаюсь Ваша – МБ

Людмила Максакова, актриса

Сегодня требуется огромное мужество, чтобы противостоять тотальному стремлению человечества к самым разнообразным формам уродства. Поэзия сегодня – средство выжить. Спасибо и «Ура!» Злобину Алексею – смело штурмом взял зрителя замечательным Бродским.
С уважением к «безумству храбрых»! – Людмила Максакова.

Светлана Долгополова, хранитель музея-усадьбы Мураново

Режиссер Алексей Злобин, актриса Ирина Евдокимова и четыре актера из разных театров совершили чудо: дали поэтическому слову звучать так, что оно стало полноправным участником действа в той мере театральной условности, которая и делает подмостки одновременно театром и некоей предельной реальностью.
Поэтическое слово Бродского весомо и многозначительно. Осознавая себя последним поэтом, живущим на периферии, в развалинах некогда цельного и осмысленного мира, Иосиф Александрович противостоял всеобщему распаду, создавая свои законы и творя по ним. Каждое его слово самородно держится причиной высказывания. И невозможно предположить, что этому явлению мог быть найден театральный эквивалент. Однако актеры не только дали звучание поэтической речи Бродского, но и выразили корневую, смысловую основу высказывания. В пластике виртуозно разработанных мизансцен, в точном звукоряде и объеме персонажей – в каждой клеточке жил образ и смысл. Несомненно, что этот спектакль – театральный шедевр.

Юрий Оленников, режиссер

«Своей безуспешностью попытки припомнить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни». Из нобелевской речи Бродского.
Да! Я видел это… Всплыло!
Медленно раскручивался моток южного сна, переплетаясь сложной рифмой и неуловимым ритмом гения. Люди, существовавшие на сцене, казались тенями, под клиросные вопли чаек, они столкнулись на узкой набережной Ялты и оставили после себя труп, такой же эфемерный – похожий на заснувшую меж оконных рам бабочку.
Через минуту весь хаос происходящего был подчинён единому стремлению режиссёра не дать понять кто убийца. Но, упрямый опер дёргал и дёргал, и наконец, из фраз случайных собрался сюжет. Сталкиваются люди, воображающие себя кем-то и чем-то, а на самом деле ставшие просто футлярами от человека, упаковками, тарой! Всему свидетелем поэт, он раздувает целую интригу и тщательно распутывает бессмысленное преступление, доходя до высот Агаты Кристи.
Грусть и пустота во всём, в крике Чеховских чаек, в гудке уходящего парохода. Атмосфера уловлена мастерски, тонкая, элегантная режиссура легко справляется с тяжелейшими, многослойными текстами Нобелевского лауреата. Спектакль смотрится на одном дыхании. Замысел грандиозный по простоте. Актёры, как прекрасные охотничьи псы, упрямо идут по следу (не сказал запаху) режиссёрского замысла! Белиссимо! Браво! Настоящее кащеево яйцо от Фаберже.

Татиана Кузовлева, поэт

К постановке А.Злобиным спектакля по стихам Бродского
Театральное действо в зале, где три ряд`а
И где сцена, как коммунальный узка коридор,
И за нею морская стучит в волнорез вода,
И над нею пронзителен чаек голодный ор.
Впрочем, может быть, это отчаянья женский крик
Или плач по любви, или страсти последний стон.
Театральное действо являет соблазна миг,
И кровавый дрожит у страсти в руках пион.
Ну а там, где соблазн и страсть, там судьба – мишень.
Там случайно смерть из случайного бьёт ствола.
И какая разница, ночь это или день,
Если жизнь осталась, а страсть из неё ушла…
И за всеми словами, тревожащими мой слух,
Пантомима ломает и сводит за актом акт.
А над действием этим витает Бродского дух.
Никогда не знала, что Бродский пластичен так.

Роман Индык, актер, журналист

Я думаю, что для меня Бродский – мой личный “гамбургский счет” – и его-то я и не смог проскочить “журналистским бодрячком”. Ходил, думал, крутился, успел записать в блокнот этот текст, и уехал на юг, представляешь – в Ялту. Круг замкнулся.

читать далее

ТРИ СЛОЯ БРОДСКОГО

Сразу признаюсь, что, как зритель, совсем не как актер, никогда не был удовлетворен «чтецким» исполнением Бродского. Памятна незабываемая, парадоксальная авторская интонация. В ней его стихи были невероятно слышны. Бродский вообще поэт, что говорится, «бумажный», его нужно читать тихо, про себя, смакуя кружевное дыхание. Попытки крупных мастеров, да простят мне мое личное мнение, при всем уважении, ну, не устраивали мой «взыскательный вкус». Всегда казалось, что своим прочтением автор сам просто «закрыл тему». И вдруг совершенно неожиданное, не на шутку понравившееся прочтение «вслух».
Вообще, каждый поэт требует своего «ключа». Правильное «открытие» сразу освобождает прежде невидимые силы, может быть неизвестные и самому автору, но столь безусловные в настоящей великой поэзии. «Ключ» – это перекличка эпох, точная актерская интонация и еще некий режиссерский ход. Яркими примерами открытия поэзии Пушкина для меня были прочтения «раннего» Юрского и «позднего» Смоктуновского. Каждый по-своему сумел найти этот «ключик»: попал в эпоху, уловил интонацию; и было еще «нечто», какая-то режиссерская догадка, вскрывающая внутреннее звучание поэзии.
А как же Бродский, сам гениально читавший свои стихи и презиравший актерский подход к поэзии в принципе?
Бродского нельзя читать «первым слоем» – крупными сюжетными мазками, образами «переднего плана». Не получается прочесть и «вторым». И только в «третьем слое»… Поясню.
Первый слоем я называю то, что мы относим к сюжетной линии. Событийный ряд у Бродского, как правило, перенасыщен и при этом невероятно интимен, в нем полностью отсутствует какой-либо пафос. Внимательно подмеченное действие выражается скорее через трогательные мелочи. И читать Бродского, требовательно проходя перипетии сюжета, на мой взгляд, и есть основная ошибка в подходе большинства современных чтецов. Не соотносим масштаб личности, уровень не дотягивает до чуткости и глубины взгляда гениального поэта. И потому следование «прямому» ходу губительно и фальшиво.
«Второму слою» требуется легкое скольжение. Это подтексты, филологические аллюзии, метафоры, словесная игра, которой сочится кажущаяся интеллектуальной поэзия Бродского. Но актер, как правило, вязнет на подробном «разжевывании» каждой метафоры: снижается ритм, а зритель все равно не успевает, начинается общая пытка непосильным трудом постижения, истребляя главное ощущение от изящества игры автора – послевкусие. «Интеллектуализм», уже ставший атрибутом поэзии Бродского, на мой взгляд, в его поэтике является предметом не сложности, а иронии автора. Это очень важно понимать, так как ирония выражает не содержание, а отношение, уводя барочную структуру текста в «apropos», в «между прочим», в легкую болтовню на равных с собеседником, и только в такой точке независимости, игры и безответственности позволяет ощутить всю гениальную сложность выражаемого содержания. Чтобы конгениально автору прочесть его текст необходима эта ирония, игра, «смещенный фокус» отношения, а не лобовая атака на не терпящий прямоговорения, всегда ускользающий словесный образ.
И только в третьем, с вашего позволения, я назову его – в «библейском» слое – поэзия Бродского открывается своей тишиной. Поражаешься его паузам между словами-«нотами», они завораживают, если достает чуткости прислушаться.
И это прекрасно и внятно прозвучало в спектакле «Дело № 69. Посвящается Я…» в театре Елены Камбуровой. Не знаю, чья заслуга – режиссера ли Алексея Злобина или блестящего актерского ансамбля – каждая роль звучала точно, в игровом диалоге типажности артиста с его личным отношением к своему персонажу и всему действию.
Для примера хочется остановиться на исполнении роли Хора актером МХТ Леонидом Тимцуником. В его образе «ключ к Бродскому» проявился полнее всего в силу парадоксальной причины: Леонид Тимцунник актер пластического театра, его темперамент, близок к клоунскому, он великолепно владеет условной техникой пантомимы и ярким психологическим жестом. Его пластика в существовании персонажа, казалось, имела сакральный смысл. Такая легкая и дурашливая в напряженном детективном сюжете, как бы скользящая в графических цитатах, дразнящих и пародирующих действие, она вдруг замирала в тишине мизансцен, где положение каждого не случайно: и вспыхивал яркий акцент на «третьем слое» поэзии, возможный только благодаря легкости в выражении первых двух.
Случайно ли это открытие? Думаю, что нет. Алексей Злобин – «матерый киношник», его нельзя упрекнуть в недостатке внимания к культурным слоям. Проявляется это в каждой «мелочи» спектакля, в его подробном звукоряде. Вообще, за звуковое оформление спектакля – отдельное спасибо. Оно кинематографически насыщено: крики чаек поддерживают звуки патефона, чувственные ноты романса проникают в рифмы Бродского, словесное бормотание вырастает из накатывающего шума волн… И неожиданно застывшие «крупные планы» тоже пришедшие в спектакль из кино. Все это очень комплиментарно поэзии Бродского, абсолютно не мешает, напротив придает его метафорам дополнительные сочные оттенки.
И благодаря такому прочтению рождается удивительное ощущение: я снова слышу, как когда-то слышал поразительно точное прочтение Бродского. Да, похоже это было давно, скорее всего еще в советские времена, где-то на юге: вино в бокале, музыка, крики чаек, и голос Бродского, его интонация, такая ясная, прозрачная, незабываемая:
«Приезжай, попьем вина, закусим хлебом/ Или сливами. Раскажешь мне известья/ Постелю тебе в саду под чистым небом/ И скажу, как называются созвездья»
Или это пригрезилось мне на спектакле?
Впрочем – не важно. Спасибо.

закрыть

Юрий Норштейн, режиссер

Спектакль Алексея Злобина меня удивил и восхитил полной органичностью поэзии и драматургического действия. Его не назовёшь поэтическим спектаклем. Такой пьесы у Бродского никогда не было. Это не пьеса, это стихи, расписанные по голосам героев. И эти голоса образуют сценическую перекличку. Если замыкать стихи Бродского циклами, то каждый цикл, в сущности, отдельная пьеса. Поведение героев на сцене, звучание стихового ритма настолько естественно, что я бы скорее удивился, если бы они вдруг заговорили прозой. На крошечной сценической площадке возникает ощущение морского простора, далёких огней. И напрасно критика сетует, что «летка-енка» оскорбляет стихи Бродского. Для поэзии нет выбора низкого или высокого. Самый ничтожный герой или событие становится предметом поэзии, если через них открывается бездна жизни.

Людмила (писатель, журналист) и Александр (актёр) Чутко

Что может быть лучше для зрителя, зрителя, который готов к сопереживанию, чем быть втянутым в повествование, а, значит, быть пойманным на крючок слова и действия, и к финалу не чувствовать себя обманутым? Ныне на нашем театре это большая редкость. Но не сравнивать, нет, бесполезное занятие, а испытывать счастье оттого, что ты сразу в трех известных временах – прошедшем, настоящем и будущем. И все перемешано в этом объеме – личные воспоминания, крики чаек, сонный приморский город, нетронутое пловцами холодное море, пустынный берег, туман, одиночество личное и одиночество идущего в этом тумане поэта, вечного странника и наблюдателя, одиночество людей, проявившихся в этом тумане. Точный тон одиночества – не плач, не стенания, а отрешенность. Она в том, что и как эти люди говорят. Да, пожалуй, не столкновения, не смерть, а одиночество – главная тема.
Вспоминаешь спектакль – и сразу тебя накрывает марево тумана, и ты один бредешь по песчаному берегу, не задумываясь по привычке, что некий мальчик уже взял отцовский пистолет…
«Всего и надо, что вглядеться…» – как говорил Левитанский.
И тут не до тех, кто вглядываться не хочет – это их личное дело, хотя могли бы отметить, что давно не слышали столь ясного слова на сцене. Давно не находили в режиссере такого умения не подмять под себя материал, не удивить, а вглядеться и суметь передать. Давно не видели такого умелого использования столь малого пространства… Вобщем, кораблик уплывает, не взяв их на борт.
Совсем не хочется препарировать, расчленять и раскладывать по полочкам. Есть цельное действие и точное воздействие, есть главная и очень болезненная точка, названная выше одиночеством, существованием в тумане, когда итог случайного столкновения невозможно предвидеть, но вспышка от этого столкновения, взрыв открываются наблюдателю философской метафорой. Да, мысли, рожденные спектаклем, не красили будущего, но впечатление было и остается настоящим: в этом театральном сочинении театральная часть адекватна высокой поэзии, а все вместе есть момент искусства.

Роман Екимов, художник-фотограф

Дух места и времени, сотканный из книжек, фильмов, песен, фотографий – оживленный текст Бродского – я увидел со сцены, и с моими представлениями увиденное совпало на все сто. Спектакль замечательно цельный, азартный, ироничный, яркий. Удивительно рационально используется неглубокая и широкая сцена, замечательна работа художника, превосходны актеры…
После спектакля было два чувства – тоски по ушедшему времени моих родителей – и восхищения – от абсолютной соразмерности действия и текста.
Забавно, что по прошествии времени от спектакля осталось ощущение как от хорошего цветного музыкального фильма.

Александр Тимофеевский, поэт

Из статьи «ТРИ РОЖДЕСТВЕНСКИХ ВСТРЕЧИ С БРОДСКИМ»
Стаи чаек ложатся на зимний пляж, как снег, с той только разницей, что снег не кричит. Спектакль одного из московских театров напомнил мне эту картину, а заодно и о встречах с Бродским.
Спектакль оказался для меня машиной времени. Долгий, долгий путь и, наконец, Ялта в огнях. На сцене та же Ялта и все, как тогда: ресторанная музыка, как тогда; люди двигаются, ходят, как тогда; те же горы в сумеречных тучах и крики чаек, и пароходы на рейде. Я вновь испытал сиротское счастье одиночества и вошел в поэму, как после долгого отсутствия возвращаются в свой дом.

читать

Произошло нечто для меня небывалое. Я никогда не видел, поставленную на театре поэму. Все, что мне довелось до сих пор посмотреть, это эстрада или полуэстрада с тем нарочитым актерским чтением, которое убивает саму душу поэзии. Казалось переплавить поэму в драматический спектакль невозможно, но вот это происходит на глазах у зрителя.
Действие целостно. Переплавка совершилась. Спектакль должен неизбежно отличаться от поэмы, но при этом оставаться ей эквивалентным. Режиссер спектакля попадает в десятку. С поэтически безупречным слухом он вкрапливает в спектакль фрагменты из других произведений Бродского. Это стихи, писанные в Ялте в то же время или, совершенно совпадающие с поэмой по духу. Звучащее слово подчинено единому ритму, и зритель не отличает текста поэмы от привнесенных в спектакль строк. Ю. Норштейн заметил: «Стихи настолько органичны в драматическом действии, что было бы странно, если бы персонажи спектакля говорили прозой». Я бы добавил, настолько органичны, что мы даже не замечаем, что это стихи.
Спектакль, безусловно, режиссерский. Злобин скрупулезно выстраивает каждую мизансцену, и следить за его находками истинное наслаждение. Актеры все хороши: Шахматист – А. Ливанов, Капитан – Владимир Топцов, но мне хотелось бы подробнее остановиться на двух центральных персонажах. Актриса и Некто – И. Евдокимова и Л. Тимцуник. Тимцуник гибок и предельно выразителен как мим. Облаченный в светлый плащ и шляпу, это пижон со всеми ужимками, свойственными пижонам шестидесятых. Вместе с тем, пластика артиста позволяет нам разглядеть тонкого ранимого интроверта в чем-то, может быть, похожего на самого Бродского. Таинственной силой наделена героиня Евдокимовой – актриса провинциального театра. Она отнюдь не женщина-вамп, никакая не роковая. Однако обладает убийственной аурой. Страсть к ней странным образом провоцирует мужчин, даже ребенка на преступление. Особенно хороша актриса в сцене, где поет «Джамайку» и заставляет вертеться вокруг себя всех участников спектакля.
У Евдокимовой прекрасный голос, она музыкальный камертон спектакля, она же автор всего музыкального решения. Мне представляется оно очень точно, по всем параметрам соответствует духу поэмы и времени, изображенному в спектакле. Некую критикессу возмутило соединение гениальных стихов Бродского с «летко-енкой». Бедная, она упустила из виду, что низкое и высокое сочетали Шекспир и Пушкин. Не заметила, видимо, у Пастернака: «Я принял снотворного дозу // И плачу, платок теребя, // О Боже, волнение, слезы // Мешают мне видеть тебя…». Слава богу, имеющие уши, понимают, что без «летки-енки» не обойтись. Для персонажей спектакля это убежище, в котором можно укрыться от Бога, от совести, а заодно от оруэловско-советской утренней гимнастики с ее ходьбой на месте.
О чем же все-таки поэма Бродского – смысл ее не сразу разгадывается. Поэма сложна и многослойна. Быть может, она об извечной борьбе мужского и женского начала; может, о безысходности любви без любви; или о зашкаливающем сиротском одиночестве и полной некоммуникабельности героев. Не исключено также, что поэт провидел наше время, время безмотивных убийств. Мне представляется, что в поэме есть и то и другое и третье и четвертое. Все это прочитывается и в спектакле. Остается поблагодарить режиссера, подарившего зрителям необыкновенное театральное действие, конгениальное поэме, а мне – третью встречу с Бродским.

закрыть

Григорий Гофман, актер

С огромной радостью я видел как ты «читаешь» Бродского – по-своему, – и смысл, и движения, и ритм затягивали в стихию стиха. “Я слушал и заслушивался”… Очень искренний спектакль!