Время, память, куколка

Время и память. Давнее в нем будто в яме замяти, беспамятства. Обман истории, что она ощущается, воспринимается линейно, это не так. Ее ложный манок устремленности к будущему, как к еще не случившемся во времени – неправда, история строится иначе, а главное – не вокруг нас, не точка нашей жизни рубит историческую линию, не бывшее до нас и последующее нам бьет в исторический гонг. Как Пушкин строил план «Маленьких трагедий», девяти, где кульминацией была бы смена эр, главный пир – тайная вечеря. Вот где будущее, будущее навсегда, а не за следующей минутой, после украшенной искусственными цветочками нашей могилы. Прочерк в датах и говорит о главном: мы ничего, ну ничегошеньки не знаем… если не помним главного. Я бы представил историю не линейно, а горой, вершина которой – Царство – ее смысл. С каждым поколением гора все выше, мы все дальше от ее вершины, все в более густой долинной тени. Мы видим эту гору, она скрывает чей-то череп, голову Адама. На этом уровне мы все рождаемся. Дальше все определяется только выбором: восходим или не восходим. «Горе имеем сердца?» И будущего ждать за затылками потомков смешно. Будущее уже совершилось, оно не впереди, не в туманной долине, скрытой тенью, оно свыше, над нами.
Надо помнить.

Время – дорога (тем и дорого), дорога вверх – лестница.

Все глубже проникало тепло луча вечную мерзлоту болота, из небытия рождая нас и следующих, следующих – до самого дна, до самого льда. Мы ползали и поедали листья, свивались в куколки. А луч все грел, и куколки становилоись бабочками, но мы этого не видели. Мы собирали оставшиеся куколки и зарывали их, зная, что и нам предстоит так же быть зарытыми снова в мерзлоту. Но кто-то догадывался, что станем бабочками, не то, чтобы видел их, но как-то чувствовал, очень уж хотелось полетать в этом тепле. А кто-то говорил:
- Я куколки своей не оставлю.
А кто-то становился червями, и уходил все глубже и глубже в мерзлоту. Они не хотели, не любили тепла.