Есть вопросы или рыбий вздох

Разобобщение, расформулирование, уйти от всех установок – больше не могу и не хочу воспринимать мир «по своему», откуда это «по своему» взялось – знать не знаю.
Не хочу: этот кофе мне нравится, этот не нравится, этот спектакль, фильм – хороший, этот – говно. У меня на все есть свое мнение, свое познание, в любое время дня и ночи я могу высказать, обосновать – я сформулировал, мой опыт обобщен – это превратило мою жизнь в скорый поезд, элегантный и обтекаемый, мчащийся на восхитительной скорости и не замечающий пространства, которое он преодолевает. Более того – и само пространство совершенно не намерено его учитывать.
Поезд весь подчинен формуле, идее, обобщен до единого, все вбирающего в себя принципа – скорость. Ему, например, карета из Эрмитажа, этот дворец на колесах, смешна и бессмысленна. И не потому, что в нее впряжены лошади, а потому что не учтены основные для моего «скорого» признаки – обтекаемость, облегченность конструкции, исключение лишних деталей. Но и сведение себя к образу поезда – лишь отчасти. Хочется попасть, встать в ту точку, откуда видны и поезд и карета, и их пространства.
Личность должна формироваться, она свершается от выбора к выбору – это бред и чушь социальных установок, вся эта теория выбора, муть экзистенцаильщины. До всякого выбора встает вопрос: выбирать – не выбирать, что бы ни было, как бы не требовала жизнь – этот вопрос первый. И если начинается с него, то идея, философия «выбора» – лишается ног, не ползет. Потому что отказ от выбора – тоже выбор, и в этой «совершенности», абсолютности идеи выбора – вся она гибнет на корню, замыкается, потому что, где бы ты ни был – выбор совершен, а это – гибель понимания.
Я все равно ничего не пойму, я отказываюсь от «своего мнения», «своих принципов» – они меня вытупили в конец. Я выбираю Бога. Просто подхожу к храму и говорю: у меня есть вопросы. Если бы человек, стоящий рядом, спросил «какие?», я бы не ответил, я их не сформулировал. Они потому живые и настоящие, что я и не берусь их формулировать. И вот я, чуть пьяный со вчера, говорю «есть вопросы», и вхожу в храм. И там, вдруг, оттого, что я ничего не назначил, не поставил никаких условий, а только брякнул первое и главное, я вдруг увидел, услышал – начал понимать. И это понимание не формулируется и не обобщается – оно идет сквозь меня, звучит во мне, видится мне, я ни за что не назову его «своим», так, чтобы потом выйти и сказать «я считаю» – нет. Это невозможно свести к «своему мнению», потому что «не мое», я его только услышал, увидел, я его – ел, но не был им. Так пьют и едят кровь и тело Христовы – я причащаю себя к смыслу, и истине; я никогда не сформулирую их. Но я знаю о них, и кое-что теперь знаю о себе. Знаю, что «у меня есть вопросы». И пусть они будут.
Цепочкой выборов мы отшлифованы до эргономичных скорых поездов, до летящей от плюха до плюха и на дно – морской галькой, брошенной детской рукой. В эру пластиковых стаканчиков поколение, выбравшее «пепси» – обречено. Никаких излишеств, карета в Эрмитаже смешна. А излишеством оказалась неповоротливая, такая разная и непонятная, такая всяко и неохватываемо возможная, ни своя, ни чужая, ничья – сама жизнь. Как можно совершать выбор из предложений, диктуемых обществом потребления: карточка в банке, звездная роль политика или телеведущей, дорогие турпоездки. Но как точен, честен язык – «общество потребления». Это словосочетание замыкается внутри, на само себя – это общество заткнутых ушей и закрытых глаз, общество – себя потребившее. И кто-то еще вопит: совершайте выбор. А выбор «с ними не с ними» – не выбор, уйти-остаться – не выбор, купить не купить, работать не работать. Какая скользкая гниль. Выбирать вокруг предмета, это все равно выбор «о нем». Хочу бабу или не хочу бабу – все о бабе – не выбор, а зеркало в спортзале для групповых гимнастических упражнений и зарядок – нас с нашими выборами вдвое больше + я и выбор соседа – вот и вся социология.
Я снова о том, что постановка вопроса не нужна, что если в пределе идеи выбора: хочу выбираю, хочу нет и стоит выбирать "вообще", то это философия без ног. На гонконгском рыбном рынке я все это увидел выразительно и наглядно. Прыгают, сгибаясь и разгибаясь, каракатицы, ползают крабы в проточной воде, в корзинах одна на другой сидят огромные жабы, а сверху, снаружи ходят китайцы и выбирают их. Как они уже выбрали всех нас. Я ничего плохого о китайцах сказать не хочу, и хвалить их не хочу, я просто констатирую их победу или наше поражение – не важно, если война вообще была. Они не стали воевать, то есть воздействовать, вызывая контр-агрессию, сопротивление, мощный выброс и накапливание антител. Они победили мир не как вирус или инфекция, и уж тем более не как перелом, ушиб или вывих, а как рак – заменой тканей и метастазами. Не могу же я выбросить печень, если 5/6 ее рак, – значит, я не могу выбросить рак. Они поймали нужный ветер и на полных парусах завоевали планету: все хотят быстро, дешево и похоже на всех – весь мир превратился в китайский рынок. Эти люди не агрессивны, их просто очень много и они обложили планету данью (если та еще об этом не знает – обложили). Так тля обволакивает белой пленкой ствол, делая его голым, страшным и красивым. До следующего года у дерева есть шанс подумать, а хочет ли оно снова быть таким. Потом уже все. Эти люди строят небоскребы, используя бамбуковые леса, перевязанные бечевками – все эти светящиеся билдинги Гонконга построены так. Их не победишь, у них муравьиная живучесть, муравья невозможно убить, тут же рядом другой муравей, их можно только вывести. Как-то так когда-нибудь выведут и рак – уверен. А пока мы выбираем, мы всегда на крючке. Что не понятно – мы сами их выбрали.
Уж если решил выбирать, помни: то, что выбираешь ты, выбирает тебя, заранее выбрало тебя.
В ряду рыбного рынка лежат большие половины рыбин. Рыбак китаец чистит хвост, а огромные половины лежат себе и живут – хватают воздух ртом, шевелят плавниками, их легкие не задеты, их желудки им сейчас не нужны – они вполне могут какое-то время вот так половинками лежать и жить. Но они мертвы – их участь комически очевидна. Они называются «свежая рыба» – и факт: дышит, безусловно свежая.
Китаец рыбак достает из бочки рыбину и рубит ее пополам. Половину с головой кладет на прилавок хлопать ртом и шевелить жабрами, и даже немного извиваться обрубком тулова. Подходит другой китаец и выбирает, какую половинку взять на ужин в свою семью китайским детям. Китаец выбрал.
Никаких обобщений, никаких формулировок.
Я встаю перед храмом, немного пьяный со вчерашнего, но я не мог не прийти.
У меня нет ничего своего – ни мнения, ни принципов. Потому что я не выбрал Китай. А выбрать сегодня можно только Китай.
Я просто говорю: здравствуй, Бог, – у меня есть вопросы.