Ну, не чудо ли?

Жизнь какая-то бесконечно удивительная, такая бесконечно удивительная, что если бы вдруг что-нибудь совсем неудивительное произошло, я бы сильно удивился.
Ну, совершенно не удивительно, например: стою я в очереди в гардероб и думаю, вот бы мне куртку на № 31 повесить, тот, что с краю, чтобы потом быстро самому куртку взять – не стоять в очереди. Пожилой гардеробщик обстоятельно одну за одной вешает шкурки на другую сторону с другими номерами – их там 352. И я совершенно не удивляюсь, что он мою куртку берет, идет в другой край и вешает на этот самый 31-ый номер – ничего удивительного.
В воскресение в Москве было солнечно и радостно, И я подумал: «Вот бы хорошо, чтобы Андрей Вакорин, наш друг-кинооператор, почему-то сейчас оказался в Москве и снял нам ролик для представления на сайте по сбору денег для записи компакт-диска. И почему-то Андрей оказывается в Москве, но он, конечно, не может сегодня снять нам ролик – он же на съемки приехал, он занят. Договариваемся на послезавтра, но какая в середине октября послезавтра в Москве будет погода – совершенно неизвестно. И послезавтра Андрей снова не может, ему съемку назначили, договариваемся на следующее утро. А солнце все стоит и стоит над Москвой. После долгой ночной работы Андрей Вакорин, мой питерский друг, приезжает к нам, и в парке у прудов на золотой от павших листьев поляне мы в один кадр снимаем замечательно веселый ролик! Тут же с севера наползают тучи, небо мрачнеет, заходится дождь, Андрей спешно уезжает на вокзал к дневному «Сапсану» Москва-Питер – ну ничего удивительного, погода подождала, пока мы снимем.
А вечером мне самому уезжать, Ирина готовит вкусный ужин, и хочется радостно выпить перед отъездом рюмку-другую. Лезу в холодильник, а в дежурной бутылке пусто. Смотрю на часы – через десять минут прекратят торговлю спиртным, да и не побегу же я ради рюмки-другой в магазин, ну не совсем же я тот, кто ради двух рюмок, на ночь глядя, за водкой бегает. А ужин почти готов и маняще благоухает – эх, рюмочку бы! Тут звонит Костя Руденко: «Леша, я мимо еду, везу тебе подарки из Италии и хочу пару книжек твоих купить, выходи на угол встречаться». Вот, думаю, заодно водки куплю, а «заодно», это совсем не специально, это вполне допустимо даже на ночь глядя. Вызываю лифт – все три лифта сломаны, спускаюсь пешком, подхожу на угол к магазину – на двери большой плакат: «Неделю назад мы закрылись, приходите еще через неделю». Нормально, думаю, ничего удивительного. Подъезжает Костя, садимся в машину, за минуту до закрытия в другом магазине покупаем то, что надо, потом Костя меня домой отвозит, лифты снова работают – ужин был прекрасным!
У водителя такси, что везет меня на вокзал, первое пассажирское сидение не для пассажиров: «Вы простите, я не могу, когда кто-то рядом сидит, только чувствую локоть, сразу порыв бросок через бедро провести – это от многолетних занятий борьбой».
Ничего, сажусь сзади. Дорогой выясняется, что этот борец сейчас учится на сценариста и режиссера, что сам он грек и хочет в Греции кино возрождать. Интересно, мог ли мне попасться какой-нибудь другой таксист, не борец-кинофанат?
Сразу у вокзала встречаю давнего друга, актера Федю Лаврова, с которым не раз уже мы ездили одним и тем же поездом, и теперь снова повезло.
Приехал в Питер. Иду завтракать в кафе на углу Малой Садовой, в зале пусто, одиноко сидит за столиком Андрей Сергеевич Смирнов и машет руками перед юным официантом: «Когда, наконец, мне принесут кофе и бутерброд, сколько можно ждать?»
Я сажусь в угол у окна, заказываю венский завтрак, который мне тут же приносят, а «моральный критерий» нашего кино курит уже третью сигарету и ждет. Подхожу поздороваться:
- Андрей Сергеевич, я – Леша Злобин, мы в Тунисе на съемках познакомились. Помните?
- Конечно, присаживайтесь...
- Представляете, только вчера говорили о Вас в журнале «Искусство кино», и вот – встреча. Как лихо Вы в субботу по радио обрушились на нашего бескультурного министра культуры, спасибо – сильно.
- Да что там, я же письмо президенту написал, чтобы избавил отечество от позора, снял этого невежу. Три дня старательно составлял текст, потом отправил десятку лучших людей на подпись, но никто не подписал. Поэтому выступление на радио было просто спасением, иначе бы я взорвался от негодования.
- А кто не подписал?
- Да никто, причем – достойно не подписали.
- Это как?
- Рязанов сказал, что позор страны не министр, а сам президент, и он с этой нечистью заклялся вступать в диалог. Норштейн – примерно так же, но еще хлеще. Я порвал письмо и пошел на радио.
- И правильно сделали. Разве Пушкин писал к Николаю? Или Чехов, Толстой, Горький? Никогда. Они друг другу писали – не царям – и вся Россия просвещенная эти письма читала, их в толстых журналах печатали, или ходили списки по рукам. Так что лучше открытые письма, или на радио... Ну, простите, что отвлек, пойду завтракать.
Я вернулся к своему столику и пригласил администратора.
- Что-то не так? – спросила милая девушка.
- Видите за тем столиком красивого пожилого господина? Это знаменитый кинорежиссер, он снял «Белорусский вокзал», сыграл много прекрасных ролей и вообще много всего хорошего сделал. А ему уже пятнадцать минут не несут кофе с бутербродом. Пожалуйста, порадуйте его – принесите поскорее заказ и что-нибудь еще в извинение за задержку.
- Конечно, конечно, сейчас мы все исправим, - улыбнулась девушка.
Ну не чудо ли?
В Питере прохлада и солнце, на телефон пришло три сообщения – вдруг разом выплатили давно ожидаемые гонорары за летние публикации. Подъем настроения приблизился к критической точке.
С радио «Град Петров» позвонила Марина Михайлова:
- Леша, приходи вечером на встречу с отцом Иоакимом.
- А кто это?
- Священник из Нью-Йорка, он пожилой и очень болен, и будет здорово, если ты не пропустишь возможность его увидеть. Приезжай.
В зале было так тесно и людно, что я все время смотрел в окно: на корабли, мост, небо в освещенных закатным солнцем облаках. Высокий пожилой человек с длинной седой бородой говорил по-английски. Средних лет монах тут же переводил сказанное. Слова растекались ручейками в шестьсот ушей:
- Буду говорить стоя, чтобы видеть всех и чтобы всем было видно. А стул давайте поставим вот здесь, посередине перед столом. Мы называем себя христианами, но я задам несколько вопросов, приведу пару примеров, и если кто-то сочтет в ходе нашей беседы, что он христианин, то милости просим сесть на этот стул.
Наша община располагается в не самом благополучном квартале Нью-Йорка, там много бездомных, преступников, наркоманов, воров. Я часто обращаюсь к разным людям за помощью, все охотно откликаются – дают деньги, выписывают чеки. Иной раз я спрашиваю: «А вы не могли бы сегодня прийти помочь кормить бездомных, нам рук не хватает?» И мне, как правило, выписывают еще чек или дают денег, а потом рассказывают про невероятную занятость, работу, заботы о семье. Но однажды пришла женщина, которую я прежде не видел в своем приходе, она сказала: «Знаете, отец Иоаким, я живу неподалеку в маленькой однокомнатной квартире. И вот я была бы рада, если кто-то нуждается в общении, кому одиноко или голодно – пусть приходят ко мне».
И к ней стали приходить люди, разные – кто-то поесть, кто-то пообщаться, некоторые просто приходили посидеть в углу под лампой почитать книжку. А она всех принимала. Раз ее посетила одна дама, посидела часок, пообщалась, и предложила, уходя: «У меня большая фирма, солидные доходы... Давайте я подарю вам большую квартиру – несколько комнат, гостиная, две спальни, просторная кухня, хотите?» «А зачем мне большая квартира?» - спросила женщина. «Вы сможете принимать больше людей. А я время от времени тоже буду приходить к вам, помогать». Оказалось, зачем-то и большие квартиры бывают нужны.
А еще был случай, когда пришел хозяин большого торгового комплекса: «Отец Иоаким, у меня есть 600 метров складских помещений в подвале, но их все равно не хватает. Если вам нужен этот подвал – забирайте себе под приют для обездоленных». Подвал, конечно, считался нежилым помещением, поэтому мы все обустроили втайне от муниципальных властей. Купили кровати, душевые, сделали прачечную, поставили туалеты – 60 человек еженощно находили у нас приют. А публика эта, понятно, не самая привлекательная. И вот жители соседних домов забили тревогу, пришла проверка, нас засыпали штрафами и вызвали в суд.
Сидим в судебной палате – я и хозяин торгового комплекса, а напротив десятка полтора важных особ: судьи, инспектора, представители попечительских советов – строго нас распекают:
- Вы, отец Иоаким, нарушаете санитарные нормы, электропроводка у вас не так проведена, душевых и туалетов на такое количество людей должно быть больше, и вообще – это помещение нежилое. Поэтому, заплатите все штрафы, оформите подвал под жилой фонд, оборудуйте все в соответствии с санитарными нормами – даем вам полгода, а сейчас закрывайте свою ночлежку.
Тогда я судью спрашиваю:
- Скажите, господин судья, а сколько комнат в вашей квартире?
- Семь.
- А туалетов?
- Три.
- А сколько человек проживает?
- Двое.
Потом я расспросил всех по очереди, ответы были самые благополучные, и я сказал:
- Большое вам спасибо за справедливое решение, вот чеки на оплату штрафов – мы собрали их нашей общиной. Приют мы, в соответствии с вашим решением, закрываем на полгода, будем делать ремонт и все обустраивать. А подопечные наши на это время пойдут жить к вам – как раз шестьдесят человек легко размещаются у всех вас без нарушения санитарных норм и прочего.
Все, понятное дело, опешили:
- Но это невозможно!
- Почему же не возможно? А куда им идти – бродяжничать и красть, пить и наркоманить? Вот, отлично поживут под вашей пристальной опекой. Смотрите, хозяин торгового центра приютил их всех разом у себя, а вы почему-то не можете.
И знаете, эти судьи и все, кто там был, они что-то поняли.
И объявили другое решение – не выселять никого на время необходимого обустройства, не закрывать приют. Это была большая победа. Но было бы еще лучше, если бы кто-то предложил: «А давайте двух-трех человек я, пожалуй, на это время возьму к себе».
Тогда бы я сказал ему: «Садитесь на этот стул – это место ваше по праву».
А теперь, дорогие друзья, - отец Иоаким обратился к петербургской аудитории, - я отлучусь ненадолго, схожу в туалет; а вы пока подумайте – может кто-то и сядет на этот стул? Мне все равно он не понадобится, стоять как-то привычнее.

Я не дослушал до конца, поспешил к друзьям на назначенную встречу – в престижное место, где престижная публика собралась по престижному поводу. Было шумно, богато, красиво, привычно.

Как все контрастно – ну, не чудо ли?!