Палыч

Ты — как за тысячу веков,
Ты — страшно далека,
Ты — из приснившихся стихов
Последняя строка.
Строка, которой мне не в труд
Любых певцов забить,
Строка, которой поутру
Ни вспомнить, ни забыть.

Как вы знаете, последние две строки из этого стихотворения взяла Анна Ахматова в свое эссе о Модильяни.

Однажды он на меня сильно обиделся.
Звонит:
— Лёша, мне был сон: вечер памяти Ахматовой в доме Ардова, и вы там прочитали замечательное стихотворение, такое хорошее, что я прокрался к вам и поцеловал в затылок. Но вот я никак не могу его вспомнить и забыть не могу тоже. Пожалуйста, прочтите!
— Александр Павлович, но это же Ваш сон, как я могу помнить это стихотворение, оно же ваше, а не мое!
— Лёша, как вы смеете отказываться от своих стихов, эх вы!

В самый главный день рождения в году
я к тебе, мой дорогой, ещё приду,
меж замерзших луж от злых январских стуж
проскользну и крикну в фортку: Неуклюж!
открывай и накрывай скорей на стол,
с Рождеством, родной, и хлопнем грамм по сто!
И без всяких сожалений раз в году
мы нажремся у прохожих на виду.

«На дне искусства гнездом брожения лежит веселость» — сказал Шкловский, как всегда кстати. Тимофеевский был весел и молод всегда, я называл его «мой седой юный друг».
Еще всегда кстати: имя первого художника в Библии Веселеил, он смастерил из собранного евреями золота Ковчег Завета. В Ковчеге Веселеила обитал Бог, Бог шёл с евреями по пустыне, чтобы им было не так страшно.
С Тимофеевским, молодым и веселым нас подружил Саша Чутко — самый большой актёр самого большого театра Москвы, сыгравший у самого большого тогда режиссера страны самого большого мерзавца Дона Рэбу, обещая нам всем, что все хорошее ещё вернется, а мы не верили. Саша Чутко с яростной радостью восторженно исполнял стихи Тимофеевского и называл его Палычем. Вот пример характера его прочтения характерного стихотворения Палыча, в котором, как мне кажется выражается его веселое и молодое поэтическое кредо:
«Он ничего не ищет, он иной,
и бури все равны ему, и мели —
бортов соударение с волной, —
и больше никакой особой цели!»
Чутко читал это еще на съемках «Трудно быть богом», задолго до нашего знакомства с Палычем.
А потом он привел АП. Тимофеевского на хулиганский, то есть молодой и веселый спектакль по Бродскому «Дело № 69. Посвящается Я», и Палыч сказал, что вернулся на зимний берег Ялты сорок лет назад в крики чаек и метель, в свою молодость — так мы стали почти ровесниками.
Палыч заразил меня веселостью, у него был такой дар, и ко мне снова вернулась тяга к перу, пера к бумаге, тяга к минуте, когда уже пора плыть — куда ж?!
Никуда ж, не важно — бортов соударение с волной и больше никакой особой цели.