15 розовых панамок

У Вани был приятель негритенок. Ваня родился в Пюи, негритенок тоже в Пюи, они ходили в один детсад на берегу озера Леман. Однажды Елена забирала Ваню из сада: «Попрощайся с Рони, пожми ему руку. Но Ваня руки не пожал, и всю дорогу домой шел насупленный. Ваня добрый мальчик, в нем вовсе ничего расистского, просто, как выяснилось лет через десять, он испугался, что если дотронется до Рони, то тоже станет черненьким. Или это и есть расизм?
Я вот, например, с детства меньше всего хотел быть похож на Ленина. Ну, когда он кудрявый на октябрятской звездочке – еще куда ни шло, а когда лысый с бородкой на пионерском значке? Но самый страшный он в мавзолее – мертвый уже полвека. Мне пять лет, и полвека – это десять моих жизней – немыслимо. Никто так долго не может быть мертвым, а вот Ленин – может. Я тогда, конечно еще не видел мумию в Эрмитаже.
Нам все долдонили, что надо быть похожими на Ленина.
- Попрощайтсь с Лениным, дети!
Кто-то коснулся мертвой руки вождя и…
Как жутковатая игра в «Жмурки» – жмурка бегает с завязанными глазами, все хохочут и всем страшно – потому, кстати, и хохочут: а вдруг он коснется тебя, мертвяк с повязкой на глазах, слепой, неотвратимо бегущий за твоим смехом. Ты сразу станешь жмуркой, исчезнешь – жмур, жуть.
Я не хотел быть лысым с бородкой мертвым вождем – дедушкой всех советских детей.
Надо же было сподобиться, чтобы меня, пусть изредка, но памятно, стали так дразнить.
А все потому, что хотел быть хорошим. Почему? Боялся быть плохим. А вдруг плохого не заберут из детского сада, начальной школы, не пустят домой? Кошмар детства, когда, набедокурив, слышу мамино:
- А где же Лека? Куда он исчез? А был ли у нас Лека? Может и не было никакого Леки?
А я бегаю и ору: «Мама, мамочка, я здесь, прости меня, пожалуйста!!!»
- А не надо просить прощения, - сердито чеканит мама.
- А что надо? – ревет маленький Лека.
- Сделать выводы и исправиться.
Я не знаю, как делают выводы, но всю жизнь, всю жизнь хочу исправиться.
Сами понимаете – безрезультатно.
Вот это «исправиться» и есть Ленин.
Одна из первых жен, после всенощной дружеской пьянки, глядит в окно: я бегу в трусах по парку, делаю зарядку, потом душ, скорый завтрак и – письменный стол:
- Ну – Ленин! - хохочет она.
А я недоуменно и стыдливо краснею, будто меня застали с топором в руках за изнасилованием старушки-процентщицы.
Каждое утро стараюсь исправить всю прежде не так прожитую жизнь.
И каждый вечер пью – по той же причине, наверное.
Страшно – вдруг снова и снова исчезает Лека, и никто его не может найти.
Как-то пошел в детский сад деморозить – халтурить на новогоднем утреннике. За неделю до того обсудили с воспиталкой сценарий праздника – дети трех групп готовились к представлению. За три дня до утренника по Питеру просвистал грипп, и в огромном зале с елкой под потолок сиротливо сидели на стульчиках пять малышей.
- Вы только близко к ним не подходите, это самые маленькие – они боятся ряженых, - шепнула воспиталка в ватно-марлевой повязке под накрашенными глазами.
А я и не собирался близко подходить, потому что от меня разило перегаром – декада «ёлок» - большое испытание на выносливость, и быть в девять утра в тулупе, валенках, с бородой, бровями, в шапке, с посохом и мешком на другом конце города – подвиг.
«В лесу родилась елочка» - детки походили несомкнутым хороводом вокруг срубленного под самый корешок дерева, издалека почитали стишки присевшему с похмелья на пенек «Дедушке», дошло до подарков.
- А давайте споем Дедушке нашу песенку, - прохрипела из-под ватно-марлевой повязки воспитательница.
И тут случилось страшное: они подошли ко мне и стали петь, глядя прямо в глаза, в красные мои похмельные зенки – такие чистые, такие верящие, что я никто иной, а настоящий Дед Мороз, и их всех сейчас осчастливлю.
Детки поют, а под бороду мою катятся слезищи стыда и внезапно ударившей в сердце совести: «Они же тебя, сволочь, ждали – ангелы эти, доверчивые и чистые, кудрявые, как октябрята на звездочках!»
Над Лозанной собираются тучки, вот-вот предместье Пюи освежит дождиком. Мы с Ирой гостим у нашей прекрасной Елены – минигастроли: спектакль в маленьком театрике в здании коммуны, квартинрник для Елены и ее друзей.
Три дня назад позвонил с поздравлениями артист Ю.
- Леха, с днем рождения, выпьем вечером?
- Не получится – я в Лозанне, на берегу озера Леман.
- Ну ты… прям Ленин!!!
- Спасибо, Юра:)
Пошел на прогулку в порт. У причала речной пароходик. В ужасе читаю название – «LENIN», не может быть! Приглядываюсь: «LEMAN» - отлегло.
Вечером – застолье. Утром захотелось все исправить и начать новую жизнь. Надеваю плавки, бегу берегом озера, останавливаюсь у бухты с лебедями, делаю зарядку. Тихая бухта с вожделенной тенью от кедра: две скамьи, мелкая галька, ракушки, прозрачная вода. Я нарушил уединение швейцарского велосипедиста с собакой – она отряхивалась, забрызгивая лужайку, а хозяин задумчиво глядя на озеро, подбрасывал мячик. Как только я закрутил башкой и замахал руками, швейцарец сел на велик, пес потрусил за ним, обгоняя сосредоточенно сопящих утренних бегунов. Куда, кстати, они бегут? Бегут и всё. Я представил, что за каждым на веревочке катит на скейтборде смерть с косой и черной повязкой на глазных впадинах, стало весело.
Позади – детские голоса, оглядываюсь – детсад на прогулке: мулаты, негритята, французы – пятнадцать розовых панамок. Стоят, смотрят, как я делаю зарядку.
Я засмущался и полез в озеро.
Вылезаю – стоят и смотрят.
Че они смотрят-то, че встали?
Обхожу их, беру со скамьи полотенце, вытираюсь, оглядываюсь – пятнадцать панамок повернули головы и с интересом глядят на меня. Негр я что ли? И че они сюда приперлись? Тень от кедра – весь секрет.
Заворачиваюсь в полотенце, бреду к дому. Наклоняюсь к фонтанчику попить – в прозрачной чаше воды отражается лысая башка с бородкой…
А Елена тогда, кстати, очень хорошо ответила Ванечке:
- Не бойся, сынок, ни в кого ты не превратишься. Смотри, я беру тебя за руку, и мы просто переходим дорогу.

Лозанна-Пюи, 31.5.17