Попрощаться, сестра!

Правозащитник Нина очень боится гинекологического кресла. Мне, как мужчине, этот страх неведом, как Нине неведом страх бомбежек и обстрелов в Нагорном Карабахе, маньяков и властей, что для нее почти одно и то же. А вот кресла гинекологического – боится.
В архиве древних рукописей Матенадаран Нина пьет чай с президентом Армении, знатоком тринадцати мертвых языков, Левон Тер-Петросяном. Ученый-президент одет в камуфляж, министры в камуфляже, а Нина – в легком платье, весна, как-никак. Звонит телефон, президент нервно хватает трубку:
- Да? Взлетел? Ждем. Да, распоряжусь, чтобы зенитчики молчали.
Развал СССР, приведший к множеству вооруженных конфликтов между сестрами-республиками, для кого-то стал возможностью безмерных хищений, для дургих – странной и нелепой распределиловкой. Делили все, в том числе вооружение, но весьма хитро. Например, одним досталось наступательное, а другим – оборонительное, что автоматически привело к затяжным и кровопролитным междоусобицам. Так брат Азербайджан получил бомбардировщики и истребители, а сестра Армения – зенитки и радары – схема дальнейших событий предначертана. Но летчиков у Азербайджана нет – летают хохлы, самостийные и незалежные. И Армяне, воспользовавшись древней пронырливостью, решили вопрос подкупом. Долго не уступал киевлянин Продавайло, но настойчив был и ереванец Покупян. В итоге через час в святая святых Армении, в архиве древних манускриптов снова звонок:
- Бомбардировщик с полным боезапасом сел в аэропорту Еревана.
Ученые, писатели, художники и музыканты в камуфляже пьют «Наири» за благоденствие Армении и здравие Ниночки.
Через неделю из холодного родного Питера Нина снова летит на Кавказ. С Арменией воздушные пути оборваны, надо через Грузию, там тоже война, но пока еще не с нами. Дальше как-то поездом или на машине в Ереван, и вертолетом – в Карабах, где взаимную правоту давних соседей уже не впитывает земля .
У пустынного аэропорта Тбилиси толкутся лихачи-заряжалы:
- Куда тебе, сестра?
- В Ереван.
Заламывают цену, но уступят, если шампанского выпить, то да се.
- Отойдите от нее, эй! Не видите – порядочная женщина! А порядочная женщина сама решает, с кем ей ехать.
В Ереван он не повезет:
- Там на границе снайперы, у них как раз перемирие, то есть стреляют не друг в друга, а по проезжающим машинам, доброшу до вокзала, сегодня как раз должен быть поезд .
Тоже заломил втридорога, но до вокзала довез.
Расписания нет, окно кассы заварено стальным листом, в зале ожидания из угла в угол прохаживаются двое: милиционер со страшным лицом и с бесстрашным лицом боевик, весь обвешанный оружием, как талибанская елка – к кому обратиться?
- Гражданин милиционер, когда будет поезд на Ереван?
- Через три часа. Пойдем, - он косится на боевика, - посидишь у меня, чайку попьем.
Сварная решетка, за ней оббитая цинком дверь, в тесной ментовке у окна кресло. Нина вздрогнула, хотя это было вовсе не гинекологическое кресло, а вытащенное из разбомбленного паровоза сидение машиниста, но сослепу впотьмах не разобрала, и сразу тревога, безотчетный страх, колени ослабели – куда я, где я?
- Подожди, я скоро приду.
Хлопает дверь, скрежет решетки, лязг замка.
Вот и сиди, никто не знает, где ты, и не узнает. А вдруг он маньяк, как тот, которому Каро пел свою печальную песню? Каро, умница Каро, в его ереванской квартире засиделись до темноты:
- Не провожай, Каро, не надо – у тебя вон гостей полный дом.
Пошли с Ритой машину ловить. У остановки сидел на корточках и курил анашу грузный тип в кожаной куртке. Подъехала машина, грузный кивнул водителю, и тот исчез в темноте.
- Приехали, девочки! - он еле стоял на ногах, - А ну, пошли в кусты!
И он достал из кармана куртки пистолет. Риту обволокло немым испугом, а Нина не возражала, только предложила более цивилизованные условия – в тепле и на диване:
- Дом в двух шагах – приглашаю!
И повела этого хмыря к Каро.
Каро сразу все понял:
- Ах, Ниночка-Риточка, красавицы мои, как хорошо, что вы вернулись.
- Каро, за моей спиной маньяк, он вооружен.
- Проходите, гости дорогие!
За столом полно друзей, по стенам картины Каро, Пераджанова, Сарьяна. Их посадили, как жениха с невестой, и Каро долго рассказывал гостю красивые истории, подливал коньяку, расспрашивал про маму. Есть безотказное в таких случаях средство – свирепость любого кавказца тает, как только его спросишь о матери.
Через полчаса гость уже вовсю благодарил застолье, подкладывал салаты Нине и Рите, а когда Каро запел древнюю армянскую песню о матери, зарыдал.
Уже на улице, провожая Нину-Риту к машине, сказал:
- Если где-то когда-то будут проблемы, назовите мое имя. И проблем не будет. Он мрачно улыбнулся Нине:
- Ты поняла, сестра?
И вот теперь, глядя на кресло перед тусклым окном, Нина прикидывает возможные перспективы нового знакомства.
Скрежет засова, возвращается мент с шампанским, чачей и фруктами.
Наливает.
Тяжелая волосатая рука ложится на Нинино колено.
- Давай выпьем, а!
- Давайте. А можно я скажу тост?
- Ну?
- За вашу маму.
Мент мрачнеет, на его лице играют желваки:
- Я сирота и вырос в детдоме.
Нина холодеет, лепечет:
- Знаете, я так люблю грузинскую культуру: Резо Габриадзе, Шота Руставели, Отар Иоселиани...
Мент безразлично обрубает:
- Я не знаю, кто эти люди, пей...
- Меня назвали в честь Нино, просветительницы Грузии...
Косматая рука, простившись с Нининым коленом, ползет выше.
- Ах, как я люблю Тбилиси, такой красивый город, у меня там столько друзей. Как жаль его прекрасные улицы, разрушенные обстрелами дома.
- Наплевать на все, пей давай!
К перрону за тусклым окном подходит поезд, проклятое кресло трясется, будто под высоковольтным напряжением, суля безвременную и беспощадную казнь.
Нина останавливает руку на бедре и идет ва-банк:
- Знаешь, что, тебе плевать, а мне нет!
Хватает стакан:
- За лучших сынов Грузии, отдавших свои молодые жизни, защищая ее независимость и свободу, за твоих братьев и друзей!
И залпом пьет обжигающую нутро чачу.
Пустой стакан бьет донышком о железный стол.
Звенит задохнувшаяся глотком тишина.
Второй пустой стакан встает рядом с первым.
Мент наливает себе еще, внимательно смотрит на Нину:
- За тебя, сестра.
И выпивает залпом.
- Пойдем на поезд.
Прежде, чем открыть, он все же хотел выключить свет.
- Это еще зачем, - бодро спросила Нина.
Мент замешкался, и сдавленно буркнул:
- Да просто... попрощаться, сестра.
И Нина расхохоталась, неожиданно, громко, грубо.
А он только мрачно ухмыльнулся:
- Смелая ты.
Полный вагон армян, клекочущий, шумный, звенящий детскими криками. Поезд катит из Тбилиси, ее угощают домашней пастилой. Закрыв глаза, Нина – как в детстве, когда с родителями загород или на базар.
И захотелось рожать.
Но страшно.
Этого тусклого окна.
Этой мути в глазах мужчин.
И холодного, кавказского слова – сестра.