Мой родственник Сергей Параджанов

Марии Светашовой

Медсанчасть, палата переливания крови,
он, она – на койках параллельно, кроме
них – два хлюпающих аппарата
нового родства. Наверное, тем богата
вся минувшая жизнь, что новая в долг даётся,
кровь течёт по кругу – ещё вернётся,
вот откуда мы – без имён, без отчеств –
безвозмездное море одиночеств,
каждой каплей слившись
в другом, покуда –
мимо всех излишеств –
соитья чудо.

Отец родился, вырос и прожил в зоне. Нет, он не сидел, но такое было мироощущение. В детстве тревожный шепот и постоянный страх родителей.
Он был режиссером и вёл студию, народный театр Выборгского ДК в Ленинграде. Там были замечательные студийцы и замечательные педагоги. Педагоги были замечательными потому, что любили студийцев и свое дело, а студийцы обожали педагогов и многие впоследствии связали жизнь с театром. Довольно часто собирались в нашем доме на Черной речке, шумели застолья, играли капустники. Там рос маленький я, и я их, студийцев, обожал. Больше всего – Николая Лаврова, он потом стал для меня Колей, близким и старшим другом. И я представить себе не мог, что однажды его дом на Моховой сменится для меня могилой на Литераторских мостках Волкова Поля. Там же рядом похоронен и его однокашник Миша Богин, который когда-то привел меня к Герману. Мишу убили, на девятый день умер Коля, его тоже убили, но когда это происходит в больнице, то говорят по-другому: «не спасли». Не думаю, что подобным образом кто-то может оправдаться, не думаю, что вопрос: «Почему ты его убил?»
на высшем суде жестче вопроса «Почему ты его не спас?»
Но сейчас не об этом.
На Колиной могиле встречаются бывшие студийцы, папины ученики.
Колю после смерти папы я называл отцом, не называл – считал. И он так считал: раз в СТД на застолье к нам подсела одна пьяная особа и спросила Николая Григорьевича:
- Коля, а он тебе кто?
- Лёшка? Сын.
Помню, как плакал Коля, когда прощались с моим отцом. Не помню, что было со мной, когда не стало Коли, просто не помню.
Что-то записалось обрывками – несколько стихотворений, короткие воспоминания, послал друзьям. Звонит Олеся:  
- Леша, мне так важно, что там про близких друзей моей бабушки и грустно, что их уже нет. Бабушка Олеси Наталья Владимировна Поджарова, актриса из студии Выборгского ДК. Недавно мы с ней и Сашей Капустиной, которую я называю теткой (то же родство, что и с Колей Лавровым) ходили на могилу отца в Парголово. Потом обедали в доме у Натальи Владимировны – большой частный дом. Приехала ее дочь Маша и внучка Олеся, стучал коготками по полу старый такс Фунтик – как он гонял ежей на даче в Ижоре, где я провел пять райских дней после сдачи отрывка в театралке! Ночами допоздна играли в преферанс, днем спали на берегу Петровского канала на Ладоге – благодать. А вчера позвонила Маша:
- Злобин, мама в больнице, муж на Баренцевом море, Олеся в Царском селе – я одна с собаками и кошками, приезжай.
Сидим в пустом доме, за окнами сад, за стеклянной дверью оранжерея Натальи Владимировны.
- Я уже трое суток не сплю, хожу одна по дому всю ночь и глаз не сомкнуть, потом на работу еду. Мы ведь маме вылечили рак – помогла химия, анализы хорошие, но оставался еще заход, шестой – так полагается. А кровь слабая, низкий уровень тромбоцитов, лейкоцитов. Звоню врачу, нельзя, говорю, делать химию. А он настаивает: клиника закрывается на проветривание – надо делать. Сделали, и кровь выдохлась. Увезли в городскую онколожку, каждый день новую кровь вливают, но толку мало – своя не вырабатывается. Пока капают – мама живет, перестанут – тогда все. Вот, идем завтра всей семьей кровь сдавать.
Звонок, Маша берет трубку:
- Значит, в десять утра, у Миши твоего ведь тоже первая группа? Приходите вместе.
- Маша, - говорю, - и у меня первая группа.

Утром сбегал в поликлинику, взял нужную справку – полис просрочен, карточки нет, но все равно дали – понимают. Главное успеть до полудня – в час в Петропавловке выставка памяти Сергея Параджанова, пресс-конференция, назначены встречи – надо быть.
Еду в клинику и думаю, а что бы я сказал о Параджанове, представься случай? Ведь он же громадно повлиял на меня и сценариями своими и фильмами?
Проходим регистрацию, всем четверым в карточках пишут: «Родственники Н.В.Поджаровой». Маша-дочь, Олеся-внучка, Миша, муж ее, какой-никакой, а родственник. Ну и меня заодно вписали, Маша даже сфотографировала листок, где фамилия моего отца и фамилия ее мамы и слово «родственник». Тогда я понял, что бы сказал о Параджанове. Через все его фильмы течет кровь, это его тема, в «Цвете граната» сбор урожая, «Тени забытых предков»… А последний сценарий, так и не снятый: «Лебединая зона – рай», самый сильный, потрясший меня сценарий. Там охранник дает свою кровь умирающему зэку и становятся они через это братьями, и зэка этого свои же убивают, что в его волчьей крови теперь вохровская – собачья. Потрясающая метафора.
Настоящий художник, гениальный, такой, как Параджанов – он донор. Он свою кровь, в которую Бог вошел – отдает миру, переливает через ограду зоны! Потому что без крови этой жить нельзя, в ней душа. Потому что без этой крови наша кровь – мертвая, как после шестой химии, и нужна донорская кровь художника. Сергей Параджанов сам попал в зону, в лагерь. И все, кто вспоминал от начальников и охранников до шестерок зэковских, все свидетельствовали: отдавал, дарил, радовал, поддерживал. Он там делал свои замечательные коллажи. А потом написал этот сценарий, даже не написал, а продиктовал на магнитофон своему товарищу режиссеру и умер.
Так что, если снять ложный пафос с этого оборота, то становится очевидным, особенно в примере Параджанова: пролить кровь за кого-то – вот божественная участь художника, его Голгофа и залог его воскресения.
Мы лежали на соседних кушетках, хлюпали аппараты, смешивающие забираемую кровь – выкачали из нас по пол-литра. На выставку я опоздал, приехал к банкету, все вино уже пили, красное – о Сергее Параджанове. Я послал Маше сообщение: «Что-то вяло без пол-литра, ха-ха». И впрямь немного мутило.
Выпив второй стакан, пошел к выходу. Полузнакомая женщина, девушка с лицом, кого-то напоминающим и еще одна, ее не помню – продают диски с фильмами Параджанова.
Покупаю диск, разговорились:
- Мог я вас где-то видеть?
- Не знаю, а это вот – Мария, крестница Параджанова, она возглавляет киностудию его имени.
Потом Мария мне эту знакомую женщину представляет, тоже как какую-то родственницу – ну и денек.
- А вы Мишу Богина случайно не знали?
И я вспомнил.

Моховая, двухтысячный год, третье июля, встречаю Мишу Богина. Он с бутылкой, рядом женщина с коляской.
- Лёша, куда?
- Вернулся со съемок, иду к Коле Лаврову.
- Бери его и приходите ко мне, у меня день рождения, знакомься: жена, дочка.
Раскивались. Разошлись.
Коля был на даче, к Мише я не пошел.
Вскоре его убили, и не стало Коли.
И вот его вдова, за столиком с дисками – дочка, она была тогда в коляске, и родственница Параджанова, и все ему почему-то родственники, и я какой-то родственник всем.

Августовская ночь нулевого года, в Сестрорецкой больнице шла тяжелая, безнадежная операция, пытались спасти Колю, кровь, нужна была кровь, ее везли отовсюду, но было поздно, слишком поздно.
Еще нужно было забрать с дачи в Ушково его сына Федю и внучку Глашу. Мы вышли в ночном Сестрорецке, над клиникой полыхало северное сияние.
А Маша Поджарова в детстве была влюблена в Колю. А меня он называл сыном. А Миша Богин был его лучшим другом и привел меня на съемки к Герману, по возвращении с которых увиделись в его день рождения, я шел к Коле…
И так все по кругу.
Как сплошное общее переливание крови.
А как иначе выжить в зоне?
Спасибо Сергею Параджанову и всем.
Сегодня у меня откачали поллитра крови. Еще месяц она будет на карантинизации. Вряд ли ее вольют Наталье Владимировне, надеюсь, к тому моменту она уже поправится – кто-то ведь дал свою кровь.
А моя пойдет кому-то еще, не знаю, кому.
Но лучшего и представить нельзя.
Немножко мутит и хочется пить.
Но кому-то будет легче, не зря же все это?
И поэтому всем, и тем, кто там, и тем, кто здесь – до встречи.
Одна из человеческих систем, самая человечная, знаете, какая?
Система кровообращения.

6 августа 2009 год